Мона стала смеяться. Она смеялась и смеялась, откинувшись на тахте, и от этого странного веселья слезы потекли у нее по лицу.
Потом она допила из своего стакана и осторожненько поставила его на стол. И сказала ясным и совсем трезвым голосом:
– И почему это страх смерти намного сильнее страха жизни? Я ужасно боюсь. Если бы я так не боялась, меня бы уж давно не было. Может быть, оттого, что мы понимаем – о, подсознательно, подсознательно, что жизнь – это колоссальный дар, и мы боимся утратить этот дар. Черт побери, я не хочу быть трупом. Даже если я страдаю, я все еще жива. Ой, насколько же людям легче жилось, когда у них была религия. Луиза сказала оставить тебя в покое. Я не хочу оставлять тебя в покое. Почему она так сказала? Я могла бы рассказать тебе, как на самом деле живут люди, что они чувствуют. Ты – одна из защищенных. Никаких волнений. Родители заворачивают тебя в ватку и отгораживают от жизни. Но однажды ты проснешься, и тебе будет больно. Но пусть тебе будет больно, это пойдет тебе на пользу. Почему это только моим детям должно быть больно?
Вошла Луиза, неся в одной руке кофейник, а в другой чашку с блюдцем. Она поставила чашку с блюдцем на стеклянный столик, налила в нее кофе, а рядом грохнула кофейник. Раздался звук, похожий на выстрел, и стеклянная столешница разбилась посредине.
– Проклятье! – взвизгнула Мона. – Будь осторожнее! Убирайтесь отсюда и оставьте меня одну. Вон отсюда! Вы обе!
Луиза схватила меня за руку и потащила в свою комнату. Она села на нижнюю полку своей двухэтажной кровати.
– Мона напилась, – констатировала она.
– Да.
Мне хотелось бы сказать что-нибудь другое, но что было делать? Не могла же я сказать, что она не напилась, потому что она и на самом деле напилась. Можно было бы заявить, что это не важно, но на самом деле это было важно.
– Я не знаю, зачем она пьет, – продолжала Луиза. – Если бы она хоть становилось веселой и довольной, как Билл, я бы это могла понять. Но она вот такой и становится. Радости не получает. В понедельник ей становится совсем тошно, а надо идти на работу. Надо заметить, что в будни она никогда не пьет. Мне жаль, что тебе пришлось на это посмотреть, Камилла. Если бы это была не ты, а кто-то другой, мне кажется, я бы того человека убила.
– Знаю, – сказала я. Потому что я и на самом деле знала.
– Я не слышала, что она тебе наговорила, но будь уверена, она так не думает. Она, как напьется, всегда говорит людям ужасные вещи. Если она вообще с тобой заговорила, значит, ты ей нравишься. Она совсем не разговаривает с теми, к кому плохо относится. Мне очень жаль, – повторила Луиза.
– Да все в порядке, – сказала я не очень убедительным голосом. И добавила: – Луиза, если ты все еще хочешь провести со мной сеанс психоанализа, то давай.
Как только я это произнесла, лицо ее осветилось, и я поняла, что делаю ей долгожданный подарок.
– Честно? – воскликнула она.
– Честно.
– Я сто лет не могла тебя уговорить, а ты все не соглашалась… Давай, начинаем!
– Ну, начинай, – сказала я. Мне вовсе этого не хотелось, просто я думала поскорее покончить с этой процедурой. Я не считаю, что все эти «анализы» приносят пользу. Просто это повод поговорить о себе, а я как раз о себе говорить не люблю.
Луиза встала, подошла к письменному столу, вооружилась блокнотом и карандашом.
– Ну, так… – сказала она, задумчиво постукивая карандашом по зубам. Подумав, она сказала:
– Я приняла решение.
Она смела на пол всех кукол с нижней полки своей двухэтажной кровати (куклы обитали внизу, а Луиза обычно спала наверху).
– Какое решение?
– Ты уляжешься, как будто это оттоманка в кабинете врача. Не возражаешь, если мы сделаем вид, что я настоящий доктор, а ты – настоящий пациент? Пускай будто мы еще незнакомы.
– Ладно, – согласилась я. – Как скажешь.
Луиза села к письменному столу.
– Скажите, пожалуйста, как вас зовут?
– Камилла Дикинсон.
– Возраст?
– Пятнадцать.
– Место рождения?
– Манхэттен.
– Я прошу вас прилечь на оттоманку.
Луиза кивнула на нижний этаж своей кровати. Я легла и уставилась на пружины верхнего этажа, сквозь которые просвечивал голубой матрасный тик и края подоткнутых простынки и одеяла.
– А теперь, мисс Дикинсон, – начала Луиза, – пожалуйста, расскажите, что вчера было между вами и Жаком Ниссеном.
Но это-то как раз я и не могла. Хотя я видела Мону пьяной, я не могла рассказать Луизе, что мама снова говорила с Жаком после всего, что произошло.
Я предложила этот психоанализ, потому что мне нечего было предложить в обмен на то, что я видела Мону пьяной. В любом случае со стороны Луизы нечестно было задавать мне такой вопрос. И я сказала: