– Да, – сказала я, внезапно вновь почувствовав себя счастливой. Особенно потому, что провести всю неделю вместе предложил Фрэнк.
– Что будем делать, Кэм? У меня на что-нибудь сверхъестественное не хватит денег. А давай прокатимся на пароме?
– Давай, – согласилась я.
– Просто съездим на острова и обратно. Знаешь стишок Эдны Милли? «Мы молоды были, как это приятно, мы плыли паромом туда и обратно». Мне бы хотелось прокатить тебя в коляске на лошадях по Центральному парку, но мне это не осилить.
– Я предпочитаю паром, – сказала я, хотя мне бы очень хотелось прокатиться в коляске рядом с Фрэнком.
Когда мы вернулись с парома, то просто пошли бродить по улицам города. Улицы быстро наполнялись людьми, возвращавшимися с работы. Дул холодный ветер, и у меня мерзла голова, потому что на пароме с меня сдуло мой красный берет в воду. Фрэнк взял меня под руку, и мы шли в толпе, пока толпа не начала редеть. Мы оказались на спокойной улочке, где были всего один-два прохожих, которые шли быстрыми шагами, наклоняя головы от встречного ветра. Мое хорошее настроение стало понемногу улетучиваться. Я шла рядом с Фрэнком, и мне хотелось крикнуть ему: «Скажи что-нибудь утешительное!» – хотя я и сама не знала, что хотела услышать. Фрэнк и Луиза уедут в Цинциннати, а я поеду в пансион, и все будет кончено, кончено. И это из-за Жака! В своей печали я забывала, что Жак уж точно никакого отношения не имеет к Цинциннати. Все из-за папы, который не так… а что не так, я и сама не знала хорошенько. Но я знала, ведь из-за чего-то мама плакала и страдала и однажды так глупо пыталась порезать себе вены. Я знала точно, что маме вовсе не хотелось умирать.
– Фрэнк, – спросила я, – что бы ты сказал о человеке, который попытался бы совершить самоубийство?
Фрэнк схватил меня за обе руки.
– Камилла, ты не…
– Нет, я не о себе, – сказала я. – Правда. Это я не о себе.
– Но ты же говоришь о ком-то?
– Конечно. Нельзя говорить ни о ком, не правда ли?
Фрэнк все еще держал меня за руки. Он пристально смотрел мне в глаза.
– Я считаю, что это непростительный грех, Камилла, – сказал он. – Если Бог даровал нам жизнь, то он не ждет от нас, что мы кинем ему этот дар обратно в лицо. Суицид – это убийство.
– Ты не думаешь, что в иных случаях оно может быть правомерно?
– Нет, – отрезал Фрэнк. – О, Кэм, ты не имеешь в виду Дэвида?
– Нет, – сказала я. – Я не имела в виду Дэвида.
– Но почему ты спросила об этом? Я не хочу совать нос в твою жизнь, но меня очень тревожит, когда ты говоришь о таких вещах.
– Это была моя мама, – произнесла я, и ветер пробрал меня до дрожи. – Моя мама попыталась – пару недель тому назад.
– Кэм! – Его пальцы впились в мои руки аж через пальто.
– Фрэнк, я не понимаю взрослых. Я не понимаю мою мать и моего отца. Я что-то вижу… О чем-то догадываюсь… Это все сбивает меня с толку.
– Я знаю, – сказал Фрэнк. – Я знаю, Кэм, дорогая.
Первый раз он назвал меня не просто Камилла или Кэм. Слово «дорогая» такое привычное, такое затертое! А теперь оно зазвучало так, словно его никогда не произносили раньше. Ни Дэвид, ни мама, ни Луиза – она, кстати, всегда с саркастическим оттенком. Это было совершенно новое слово, только что родившееся на этой просквоженной ветром улице, оно было теплым, ласковым. Я почувствовала такое же тепло, как тогда, когда Дэвид провел рукой по моим волосам. И мне захотелось обвить шею Фрэнка руками и крикнуть: «О, Фрэнк, поцелуй меня, поцелуй меня!»
Но Фрэнк отвел свои руки и запрятал их глубоко в карманы пальто.
– Меня иногда брала тревога насчет Моны, – сказал Фрэнк. – Иногда ночами, когда мы с Луизой слышали, как она плачет, я боялся, как бы она не натворила глупостей. Но она ни разу не пыталась.
На пустынной улице Фрэнк обнял меня, и наши щеки, как тогда, были тесно прижаты одна к другой, и мы прижимались друг к другу все теснее и теснее, точно боялись, что кто-то вдруг появится и растащит нас в разные стороны.
Потом он сказал:
– О, Кэм. – И снова: – О, Кэм. И мы отодвинулись друг от друга и пошли дальше.
– Теперь нам надо пойти поесть, – сказал Фрэнк, – а после я провожу тебя домой, иначе они могут запретить нам провести вместе эту неделю. Завтра я зайду за тобой после школы. Раз мы уезжаем, то ничего страшного, если я пропущу какие-то уроки. И я собираюсь попросить у Билла пять баксов. Я никогда его ни о чем не просил. Но сейчас попрошу.
– Фрэнк, – сказала я, – я никогда не знаю, на что мне потратить мои карманные деньги. У меня много скопилось. Позволь мне одолжить тебе пять долларов. Я бы предпочла, чтобы ты занял у меня, а не просил у Билла.