ГЛАВА 2. Бал в Эверморте
— Почему так получилось, что дядя богат, а мы — бедны?
она задала этот вопрос, крутясь перед зеркалом.
Зеркало было большим, в полный рост, и заключенным в старинную бронзовую раму. Камилла отражалась в нем целиком — от кончиков серебристых парчовых туфелек до самой верхней жемчужинки диадемы. Серебро и жемчуг заманчиво блестели в волосах — слишком светлых, почти белых, отливающих слабым перламутровым сиянием.
Платье тоже было хорошо. Даже страшно думать, сколько отец отдал за него: из атласа бледно-розового оттенка, с корсажем, украшенным мелкими жемчужинками. Подол был расшит шелковыми розами, и такие же розы шли по вырезу, формируя бретели.
Восторг, вот что она испытывала. Это было ее первое платье, и это должен быть ее первый бал. Камилле исполнилось восемнадцать — тот возраст, когда, хочешь-не хочешь, но девушка из благородной семьи должна быть представлена высшему обществу. И вот, бал приближался, приближался… до тех пор, пока не настало это солнечное утро, и старая Ханна не принесла платье.
Камилла все не могла на себя насмотреться. Это не платье — это настоящее чудо! До этого у нее были только серенькие, неприметные, в которых она сама себе казалась бледной молью. А в этом розовом великолепии, с жемчугом в волосах Камилла едва узнавала себя. Даже глаза, казалось, поменяли оттенок: были просто серые — а стали волшебными алмазами, переливающимися, искрящимися, заключенными в темную оправу.
— так получилось, — вздохнула из-за спины матушка, — так устроен мир: твой дядя — старший брат в семье, а твой отец — младший. Старшим всегда достается больше, моя жемчужинка.
И от ее голоса стало так горько, так совестно, что Камилла, развернувшись, бросилась матушке на шею, горячо шепча — прости, прости, я не хотела тебя обидеть.
— но, милая, ты меня вовсе не обидела, — теплые ладони матушки легли на щеки, — такова жизнь, и надо ее принять такой, какая она есть.
Камилла отстранилась и посмотрела на матушку: они были очень похожи, именно от нее Камилла унаследовала и белые волосы, и очень светлые серые глаза, и точеную фигуру. А ещё матушка была очень добра — и это тоже досталось Камилле. Ей порой было так жаль весь мир, что хотелось плакать.
— Вот и выросла моя девочка, — со вздохом сказала матушка.
Камилла вздохнула.
Потом тряхнула головой и даже топнула ногой.
— А я, пожалуй, знаю, как нам разбогатеть. В меня влюбится принц, и женится на мне!
матушка усмехнулась уголком рта — так, как это делала и сама Камилла.
— Принцы не женятся по любви, дорогая.
— А я сделаю так, что он на мне женится, — запальчиво возразила Камилла, — это платье — оно делает меня прекрасной, правда ведь? Разве хоть кто-нибудь устоит?
она удостоилась ещё одной грустной усмешки. И вдруг подумала, что платье матушки куда как более бедное, чем ее: из темно-синего бархата, но почти без шитья. очень скромное.
«Принц на мне женится, и тогда я смогу купить матушке новое красивое платье. А папеньке — новые сапоги, которые не будут натирать ему ноги», — решила она про себя.
— Я думаю, что, когда ты увидишь принца Эдвина и поговоришь с ним, ты сама передумаешь его очаровывать, — сказала матушка.
— он уродлив?
— он прекрасен, — возразила матушка, — но…
— ну, тогда не вижу препятствий, — весело сказала Камилла, — я ведь ничем не хуже других, правда ведь? И наша семья — она имеет древнюю историю…
— Я полагаю, что в вопросах выбора объекта обожания тебе лучше слушаться папеньку, — кротко посоветовала матушка, — папеньке виднее.
но Камилла едва ли слышала это. она снова покрутилась на одной ножке перед зеркалом, все ещё не веря в то, что — вот она, такая воздушная и прекрасная. она искренне верила в те мгновения в то, что весь мир у ног, и что первый же попавшийся принц влюбится в нее, едва завидев.
мир и вправду расстилался у ее ног, сверкал бриллиантовой пылью, и был настолько прекрасен — насколько вообще он может быть прекрасен для восемнадцатилетней девушки из древней, благородной, но очень бедной семьи.
— нам пора, — весело напомнила матушка, — карета ждет.