Он еще раз взглянул на часы, сделал несколько шагов, остановился и оглянулся на Эбби:
– Кстати... сегодня вечером соберемся здесь?
– Видишь ли, – сказал Эбби, – у меня свидание с Ниной...
Винс перебил его:
– В таком случае не отменить ли нам эту встречу? Нам с Трой не обязательно ехать сюда...
– Нет, почему же, Винс, – сказал Эбби. – Меня это абсолютно устраивает. Мы с Ниной только хотели заглянуть на выставку в Стрит-Холле...
(... что, как отлично понимал Рафф, не вполне соответствовало действительности, а просто было тактичной попыткой Эбби предотвратить встречу Нины с Трой.)
– Ладно. – Винс открыл дверь. – Может, мы и заглянем сюда позднее, а если тут будет полно народу, дадим тягу. – Он перешагнул порог. – Дивная ночь. Будь паинькой, Эбби.
Когда Винс ушел, Эбби сказал:
– Кажется, он влип еще сильнее, чем я думал.
Рафф закурил новую сигарету, уселся и положил ноги на грубо обтесанную балюстраду крыльца.
– Когда такой парень, как Винс, начинает бродить, словно лунатик, бросает работу и даже о конкурсе больше не вспоминает, становится ясно, какая это могучая штука – любовь.
– Неужели Трой сразу положила его на обе лопатки?
– Это ты у него спроси. Ну, а я сегодня вечером вернусь в город. Если вам с Ниной нужно пристанище...
– Что ты, вовсе нет, – сказал Эбби. – Я только...
– Послушай, – настаивал Рафф, – почему ты считаешь, что нам с Винсом непременно нужны те две комнаты? Ты здесь единственный, так сказать, жених. Свадебные апартаменты в твоем распоряжении.
Эбби беспокойно заерзал:
– Да нет же, с какой стати тебе уходить? Что за глупости! Надеюсь, ты не принял всерьез все эти шуточки Трой?..
– Какие шуточки? Я вообще ни одного ее слова не принимаю всерьез.
– Да вот, все, что она болтает о нас с Ниной: будто мы спим с ней и прочее...
– Ах, ты вот о чем! – нерешительно протянул Рафф, понимая, что ему впервые представляется возможность сделать то, о чем просила его Трой, и попытаться столкнуть Нину с пьедестала, на который ее возвел Эбби.
– Понимаешь, – продолжал Эбби, явно делая над собой усилие, – если бы мы с Ниной даже и захотели, теперь, после выходки Трой, у нас все равно ничего бы не вышло... Ты ведь видишь, как она обходится с Ниной? Чертовская незадача!.. Во всяком случае...
– Ты что же, хочешь убедить меня, что вы с Ниной... – начал Рафф, пытаясь скрыть свое удивление.
Эбби даже повысил голос:
– Никогда. Ни разу. А теперь это и вовсе невозможно. Трой потрудилась на совесть.
Рафф открыл было рот, но тут же передумал. Он раскурил сигарету и глубоко затянулся,
– Что ты хотел сказать, Рафф? – Эбби пристально смотрел на него.
– Да нет, ничего.
– А все-таки?
– Я предпочел бы не говорить, – признался Рафф.
– Нечего играть со мной в прятки, – сказал Эбби. – В чем дело?
Рафф ответил не сразу:
– Мне очень неприятно в этом сознаваться, но в данном случае я, как ни странно, почти согласен с этой мешугене – твоей сестрой.
Это было ошибкой. Эбби сразу обиделся.
– Почему, хотел бы я знать, все ополчились на меня? – воскликнул он.
– Послушай, Эбби... я только...
– А, все равно! – с неожиданной резкостью перебил Эбби. Он открыл дверь и вошел в дом.
Итак, удобный случай, который Трой просила использовать, был упущен. Рафф вздохнул с облегчением. У него не хватало духу на этот разговор. Более того – он и не хотел ничего говорить.
Он тоже вошел в дом и увидел, что Эбби стоит у грубо сложенного очага, спиной к огромной комнате с нештукатуренными стенами.
– Давай забудем об этом, – сказал Рафф. – Ты не подбросишь меня в город, когда поедешь?
Но Эбби, казалось, даже не слышал его; немного спустя он повернулся: на лице у него не было и следа обычного румянца.
– Можно, я кое-что скажу тебе, Рафф?..
– Что такое?
– Это просто ужасно, Рафф... я никогда не говорил тебе об этом... но теперь, когда вмешалась Трой, все приняло такой оборот, что... – Эбби запутался и умолк.
Стараясь помочь ему справиться с нестерпимым смущением, Рафф сказал:
– Выкладывай. Преподобному О'Блуму можно все рассказать.
– Я задерживаю тебя? – спросил Эбби. – Может быть, у тебя свидание?
– Брось эти китайские церемонии, Эбби. В чем дело?
Но Эбби никак не мог собраться с духом. Он ходил взад и вперед по комнате, его короткие приглаженные волосы тускло блестели, худое лицо подергивалось. Он пытался выразить то, что его терзало, в таких словах, которые не оскорбляли бы его вкуса, сдержанности и чувства собственного достоинства.
– Своим вмешательством Трой вывела все на чистую воду, – начал он наконец. – Но я, честно говоря, не знаю, как теперь поступить. С одной стороны, я готов отказаться от Нины... пойти... завести с какой-нибудь... – Он опять мучительно заколебался, но потом взял себя в руки. – Рафф, а что, если я попрошу тебя...
Рафф все понял…
– Устроить тебе проверку? – спросил он.
Эбби кивнул.
– Понимаешь ли, мне нужно...
– Все ясно, – сказал Рафф; ему хотелось поскорее кончить этот разговор.
– Смог бы ты? – с каким-то отчаянием спросил Эбби.
Рафф дал волю своим чувствам.
– Эбби, – рявкнул он, – сукин ты сын, аскет несчастный, до чего же я люблю тебя! Поехали!
На следующий день, рано утром, когда они расставались на углу Чейпл-стрит и Хай-стрит (Рафф направлялся в нижнюю часть города, к "Скотту и Эймзу", а Эбби нужно было в Уэйр-Холл), Рафф вдруг вспомнил, что не оставил на прежней своей квартире адреса, куда пересылать письма.
– Знаешь, проводи меня на старую квартиру, – попросил он Эбби, – там, верно, накопилась целая гора писем.
Эбби усмехнулся:
– Придется тебе для памяти завязывать узелки на платке.
Они пошли в сторону Йорка к меблированным комнатам, где раньше жил Рафф. В холле на радиаторе парового отопления лежали два толстых архитектурных журнала; рядом с ними Рафф увидел письмо.
Сердце у него тревожно застучало, когда он взял в руки белый конверт с зеленым печатным штампом: "Больница и санаторий "Сосны"".
Возвращаясь вместе с Эбби к Уэйр-Холлу, он вскрыл конверт, заранее понимая, что утешительных известий о матери ждать не приходится.
Ну и негодяи же они, эти попечители престарелых и покинутых: никогда не напишут ничего приятного. Им и в голову не придет сообщить какую-нибудь радостную новость: "... на этой неделе Ваша мать чувствовала себя хорошо", или "Вашей матери очень понравился наш новый телевизор", или "Ваша мать проявляет очень большой интерес к нашему намерению разбить новый сад... "
Как бы не так! В бюллетенях этого мрачного заведения для приговоренных всегда одни неприятности.
"Дорогой мистер Блум, – читал Рафф, – мы ничего не сообщали Вам раньше в надежде, что состояние Вашей матери улучшится. Однако, к сожалению... "
Рафф так и впился глазами в письмо. "Однако". Вот оно: трехсложное словечко – обычный предвестник несчастья. И в руках у него письмо, а не телеграмма, о которой он так глупо мечтал в тот памятный день – первый день весны.
Он шел рядом с Эбби, стиснув зубы, превозмогая странную боль в горле, и переводил неуклюжие намеки больничной конторы на язык простых и неутешительных фактов.
Джулия Рафферти Блум с той хитростью, которую нередко проявляют так называемые слабоумные, изловчилась возобновить знакомство с бутылкой, и теперь у нее развился диабет, так что пусть Рафф вышлет чек на сумму 66 долларов 50 центов для покрытия расходов на лечение и лабораторные анализы.
Что ж, Джулия, ты по крайней мере сохранила ловкость. Не то что остальные: они просиживают остаток дней в креслах, похрустывая косточками, или греют свои ссохшиеся ягодицы в постели, которая неизбежно станет их смертным одром. Ты не похожа на них, Джулия. Пока был жив Моррис, ты еле-еле соглашалась пригубить стакан, а теперь прежняя неутолимая жажда вновь одолела тебя. Несокрушимая католическая совесть даровала тебе отпущение грехов и диабет в придачу.