И почему это в жизни бывает так много недолетов?
Ну, как бы там ни было, выпьем за... за что? Все равно за что. За совершенство.
Неважно... Поднимем стакан. Он снова поднял стакан.
– Выпьем за вас, Бланш, за вашу непосредственность
– Послушайте, – сказала она, – я как раз хотела спросить, что это значит? Это просто шутка или...
– Шутка, Бланш, – пробормотал Рафф.
А рядом, на площадке для танцев, бал был в разгаре. И вот уже он сам, святой Антоний – какой же у него, должно быть, идиотский вид! – держит в объятиях эту крошку в новеньком, с иголочки, лейтенантском мундире, который она выпросила у одной девушки в конторе, считая, что в таком костюме будет выглядеть смело и даже вызывающе.
– Чудно, право, – трещала она, в то время как они, покачиваясь, топтались в густой каше танцующих, среди которых были клоуны, арлекины, Граучо Маркс, Уинстон Черчилль, Нептун, Юпитер, монах, ковбой, бродяга, Гарри Трумен, царица Савская, Таллула Банкхед[19], саксофонист, русалка, путешественник, судья и девушка с рекламы. – Чудно, право, но я вечно нарываюсь на всяких ненормальных типов. Вы, например, ни с того ни с сего архитектор. Во всяком случае, будущий архитектор. А на прошлой неделе ко мне в контору заявился этот полоумный фотограф из "Лайф", и будь я проклята, если он не потащил меня завтракать, а потом стал показывать мне какую-то африканскую голову или маску, что ли, которую он таскает с собой в машине. Он эти головы собирает. Вечно я путаюсь с такими типами.
Это было сказано не просто в порядке сообщения; эти слова прозвучали как жалоба. Не было в них ни понимания, ни интереса, ни шутки, ни иронии, а только сожаление о том, что все эти несусветные типы так непостоянны, неопрятны и ненадежны, а их брачным обещаниям – грош цена; они сбрасывают пепел прямо на пол, раскидывают диванные подушечки и царапают стаканами красное дерево кофейных столиков. И еще была в этих словах уверенность, что такие люди не покупают ни акций, ни облигаций, ничего не откладывают на черный день и никогда не подстригают ни травы на газонах, ни волос на голове...
Но Рафф, разгоряченный выпитым виски, крепко прижимал к себе Бланш и смотрел ей в лицо, которое, вероятно, не раз уже обманывало других, и в лживые, грустные глаза, в сущности – даже не грустные, а просто скучающие, равнодушные, невидящие.
Вот кому место в Гадвилле!
– Ладно, Бланш, – сказал Рафф. – Вы не путайтесь со мной; давайте уж лучше я буду путаться с вами.
Она ответила вежливой, недоверчивой улыбкой, и ее длинные ноги по-прежнему были неподатливы. Потом вдруг кто-то перехватил его, и оказалось, что он уже танцует с Трой, а Винс-путешественник – с лейтенантом Бланш.
Да, Трой не назовешь неподатливой: ее руки под черной пелериной крепко обвились вокруг него, и уж она-то отнюдь не собиралась держать свои ноги бог весть где – в Массачусетсе или в Южной Каролине.
– Ну, не замечательный ли прощальный вечер для меня? – сказала Трой. – Как подумаешь обо всем, что случилось за это время... Я говорю об Эбби и об этой девушке, которую он водит под кустик... А тут еще Винс и его огромная победа на конкурсе. Ведь это просто изумительно!.. – Она запнулась. – Не для вас, конечно. А вы что, сильно накачались?
– Нет.
– Я потому спрашиваю, что с вами очень уютно танцевать. При вашем росте это настоящее искусство. – Она посмотрела куда-то вбок. – Ох, взгляните-ка на Винса. Он совсем взбеленился из-за того, что я перехватила вас. Ведь он хочет жениться на мне, знаете? В понедельник я должна приступить к работе, не то я, пожалуй, не устояла бы. Рафф, быстренько ответьте мне на один вопрос: как вы думаете, эта новая девушка сможет отвлечь Эба от Нины?
– Возможно.
– Вы сделали святое дело, Рафф. – Она рассмеялась. – Недаром вы сегодня нарядились святым. Я все время стараюсь внушить Эбу, что вы трое должны стать компаньонами... Ах, смотрите, вот этот юноша – мы видели его у "М. и М. "! Такой застенчивый цветной парень... Забыла, как его зовут. Он на архитектурном...
Рафф проследил за направлением ее взгляда: справа от оркестра.
– Это Ричмонд Боулз, – сказал он.
– Познакомьте меня с ним. Не могу же я допустить, чтобы такой милый молодой человек стоял тут в одиночестве! – заявила Трой.
– Почему в одиночестве? – ответил Рафф, направляясь с ней к оркестру. – У него прелестная девушка, и едва ли ему придется по вкусу такая дурацкая демонстрация: ах, ах, посмотрите на Трой Остин! Какая она ужасная либералка, эта белая девушка: танцует с разнесчастным, угнетенным негром! Впрочем, я ведь знаю: вы все равно не успокоитесь, пока не разыграете душещипательной сцены для публики!
– Ух, какой злющий! Я была о вас лучшего мнения.
Всякий раз одно и то же: стоит ей появиться, как у него прямо желчь разливается. И откуда в нем столько злости? Изволь теперь смотреть, как она берет на буксир вежливо сопротивляющегося беднягу Боулза и каким торжеством загораются ее огромные глаза, как только танцующие начинают изумленно оглядываться на них.
Рафф почувствовал, что ноги у него ослабели и стали как ватные. Он отвернулся и принялся рассматривать густую толпу танцующих. Увидев Бетти Лоример – единственную женщину на выпускном курсе, он рассмеялся. Бетти, которая всегда боится, как бы ее не сочли романтичной и сентиментальной, вырядилась в накрахмаленный белый халат хирурга; на том месте, где должна была бы гордо вздыматься грудь, болтался стетоскоп. Затем ему бросились в глаза коротко остриженные светлые волосы рекламной девицы Нины Уистер, танцевавшей с круглолицым неандертальцем – Бинком Нетлтоном.
Ему удалось перехватить Нину, которая была здорово навеселе, но тут же ее перехватил кто-то другой, а он нырнул в бурлящий водоворот толпы и выудил лейтенантский мундир с бронзовыми пуговицами.
– Этот парень, одетый фермером, с которым я сейчас танцевала, спросил меня, что означает ваш костюм, – сказала Бланш. – По-моему, вы святой Антоний. Верно?
Рафф склонил свой венок из листьев и улыбнулся, стараясь сквозь густой табачный дым видеть только ее невыразительно-красивое лицо.
– Может, я просто глупа, только я не понимаю, что это значит. – Она откинулась назад, рассматривая свитер Раффа, собственноручно расписанный им: одна сторона была красная, другая – зеленая, и на этом фоне отчетливо выделялись белые рисунки.
– Это искушения, Бланш.
Нахмурившись, она вглядывалась в картинки, изображающие мешки с золотом, женские торсы, здания с колоннами. Потом рассмеялась и покачала головой:
– Все-таки мне попадаются совершенно несусветные типы.
Немного спустя он опять оказался в кабине вместе с остальными, и они снова налегли на пиво и виски, и судья Эбби Остин потихоньку заигрывал под столом с Ниной и выглядел при этом весьма глупо, а Винс Коул не спускал с Трой бдительных светло-карих глаз, кротких в эту минуту, как глаза газели, крепко обнимал ее за талию и слушал, как она щелкает зажигалкой, как позвякивает сумочкой и браслетами, как уверяет Эбби, что он страшно похож на один из старинных портретов, висящих у них дома. Это был портрет Джозайи Эббота, судьи, который отказался вести процессы против ведьм, человека, могила которого была, по ее выражению, "единственной грудой костей, которую стоит украшать цветами".
Винс Коул был потрясен таким кощунством.
– Архитекторы! Вы просто стая обезьян! – заорал рядом с ними кто-то из танцующих.
Сквозь голубую пелену табачного дыма Рафф увидел Неда Томсона, вырядившегося Фрэнком Ллойдом Райтом – рыжая широкополая ковбойская шляпа, обыкновенный галстук, завязанный пышным бантом, пальто внакидку, ротанговая трость и грива седых волос. Ни дать ни взять – чудаковатый проповедник-янки!
– Стая обезьян, вот вы кто! – еще раз крикнул Нед, вихрем проносясь мимо.
Тут все, кроме Бланш и Трой, заорали, потому что это было излюбленное обращение Райта, который снискал всеобщую любовь, когда преподавал в Йеле; он называл стаей обезьян весь колледж, но в действительности это относилось главным образом к студентам-архитекторам.
19
Граучо Маркс – американский актер;
Черчилль Уинстон Леонард Спенсер – английский государственный деятель. Занимал пост премьер-министра в Великобритании во время второй мировой войны:
Гарри Трумен – президент США с 1945 по 1953 год; Банкхед Таллула Брокман – американская актриса.