Он так и остался бы одним из последних представителей вымирающего поколения, смотревшего на архитектуру как на благородное, поистине джентльменское занятие, но на закате дней вдруг отказался от прежних взглядов, пожертвовал своей практикой и пустился в новые для него сферы современного зодчества.
Это было так неожиданно и странно, как если бы кто-нибудь из старых мастеров – скажем, Стэнфорд Уайт – в 1900 году вдруг отказался от традиций Ренессанса и бросился в объятия Адлера[31] или Салливена.
– Трагедия моей жизни, – сказал Верн Нине, – заключается в том, что я всегда опаздывал. Всегда и во всем. – Но это было сказано весело, без тени жалости к себе.
– Какая чепуха, Верн! – ответила Нина. – По-моему, не успели вы отказаться от прежних взглядов, как стали молодеть день ото дня. Правда, Эбби?
Эбби кивнул. Он заметил, что Элен Уистер поспешно закурила, явно горя желанием вступить в разговор.
– Можно вам кое-что сказать, Верн? – Она кашлянула, и дымок сигареты окутал ее лицо. – Я вас видела только один раз (то есть близко видела, вы понимаете) много лет назад на собрании в ратуше, когда разыгрывалась вся эта мерзкая история с разделением города на зоны. Помните? Я до сих пор считаю, что только ваша речь как-то поколебала старожилов. – Она улыбнулась и стряхнула пепел. – Так вот, я хотела сказать, что вы с тех пор совершенно не изменились. Во всяком случае, на мой взгляд.
– Элен, – сказал Верн, – вы должны приходить ко мне почаще. – Он подождал, пока старая экономка, миссис Кэзи, собрала тарелки и поставила перед ним чашу для полоскания рук. – В сущности, – продолжал он, – мне давно уже пора расстаться с этой берлогой. Я непрерывно твержу себе это. А тем временем приезжает в Тоунтон мой племянник и не долго думая строит себе за один год как раз такой дом, какой должен был построить я. Видите, я и тут опоздал. Эбби, ты единственный Остин, живущий в красивом и комфортабельном доме. У остальных, не исключая и меня, не дома, а какие-то музейные реликвии. – Он отодвинул чашу. – Как ни странно, я до нелепости привязан к этому логову. – И Верн любовно посмотрел на огромный, благородных пропорций камин, отделанный тесаным камнем и изразцами. Потом снова повернулся к Нине.
– Знаете, Нина, ведь я после каждой поездки по Тоунтону или Вестчестеру возвращаюсь совершенно больной. Как погляжу на свои уродливые творения – страшно делается!
Никто, кроме Эбби, не знал, что в последние годы Верн Остин фактически проживает свои сбережения, что, объявив войну романтическому прошлому, он отказался от множества заказов своих прежних клиентов. И что теперь, когда ему стукнуло шестьдесят, он рискует уже не только профессиональной репутацией.
Вот почему Эбби остро чувствовал свою ответственность за дела фирмы «Остин и Остин». Верн так рассчитывает на него, так надеется на магический эффект этого «переливания крови»! Теперь перед Эбби действительно стоит двойная задача: создать репутацию себе и восстановить репутацию дяди. Зря Рафф Блум ворчит, что, мол, легко ему, Эбби, идти по укатанной дорожке! И зря Винс Коул повторяет, что весьма приятно так сразу получить тепленькое местечко в солидном и налаженном деле!
– ... Вот именно, уродливые творения, – продолжал Верн. – Иначе и не назовешь все эти тюдоровские особняки, банки в романском стиле и многотысячные виллы с коровами, с овцами, с голубятнями, которые я проектировал для биржевых дельцов во времена моей уоллстритской идиллии (так я теперь называю этот период своей жизни)... Просто не понимаю, что на нас тогда нашло, о чем мы думали? И что хотели. создать: символы каких несуществующих ценностей? – Он умолк и поднял крышку серебряной шкатулки для сигарет. – Я отлично знаю, что, когда я умру, небеса, в которые верят конгрегационалисты, для меня не откроются. В землю обетованную для архитекторов – если даже таковая существует – мне тоже не попасть... – Он вдруг повернулся к дверям кухни: – Миссис Кэзи!.. – И, когда экономка вошла, спросил: – Миссис Кэзи, вы опять утащили у меня сигареты?
Она ответила хладнокровно и даже наставительно:
– Вы уже выкурили свою дневную норму, мистер Остин. Еще до обеда.
Верн захлопнул крышку шкатулки.
– Да, – сказал он. – Совершенно верно. Выкурил.
Они пили кофе в гостиной, а потом, когда Эбби и Верн заперлись в кабинете, чтобы в последний раз просмотреть эскизы будущего здания Тринити-банка, Нина с матерью перешли в гостиную – комнату с выбеленными стенами, украшенными оливковым орнаментом (подлинная старинная роспись, как уверял Верн), огромным камином из грубо обтесанных камней и полом из широких дубовых досок. Миссис Уистер уселась на софу, и Нина заметила, что одна из ручек совсем протерлась с краю. Элен оглядывала комнату.
– Итак, я в этом доме. Забавно, правда? – Она вставила сигарету в мундштук из слоновой кости и продолжала, понизив голос: – Между нами говоря, детка, ну, где это видано – подавать такие бараньи котлеты? Совсем тощие, мягко выражаясь. Я могла бы расправиться еще с двумя по меньшей мере. Пришлось съесть лишнюю булочку, чтобы не умереть с голоду. Не понимаю, как это Верн еще ухитряется таскать ноги при такой диете. – Она улыбнулась. – Он просто глаз с тебя не сводил, ты заметила?
Нина села в глубокое чиппендейлское[32] кресло напротив:
– Ах, мама, в конце концов, ведь Эбби...
– При чем тут Эбби? Я говорю о Верне. Так и ел тебя глазами, правда?
– Но ведь он старик, мама.
– Разумеется. В том-то и дело.
Нина судорожно глотнула.
– Гадость какая!
– Что гадость, детка?
– Даже думать так о Верне.
– Я только хотела сказать, что, по-моему, ты напрасно теряешь время, милочка. От Эбби ничего не добьешься. Он и пальцем не пошевелит, чтобы сделать эту пристройку. Возьмись-ка лучше за Верна. Он, конечно, чудак, и джентльмен с ног до головы, и все такое, но я могу об заклад побиться, что он будет на твоей стороне... Я ведь вижу: стоит тебе улыбнуться и показать свои ямочки, как он просто тает. Если ты дашь ему понять, как ты мечтаешь об этой пристройке, он уломает Эбби, вот увидишь.
– Едва ли он чувствителен к таким вещам, – сказала Нина.
– Чувствителен. Все они чувствительны.
Что тут можно возразить? Ведь мама, в сущности, права. Конечно, Верн вполне может стать их союзником. Но когда такие вещи говорят вслух – звучит довольно противно. Напрасно мама так откровенно выкладывает ей все это.
– Мама, – сказала она, встав с кресла и подойдя к софе. – По-моему, я и сама могу разобраться в своих делах...
– Разумеется, детка, что за вопрос!..
– Тогда, пожалуйста, не нужно... – Нина села рядом с матерью. – Ну, зачем ты все время плетешь какие-то интриги?
Миссис Уистер, опустив глаза, вертела в руке костяной мундштук. Она была оскорблена в своих лучших чувствах.
– Ах, мама, пожалуйста, без трагедий. Я совсем не то хотела сказать.
Миссис Уистер заморгала и сбросила пепел в оловянную чашу, которая стояла на кофейном столике вместо пепельницы.
– Иногда мне хочется, чтобы ты посидела у меня в конторе и поглядела, каково приходится сорокапятилетней женщине, которая вынуждена сама зарабатывать на жизнь...
– Понимаю... Но теперь уже недолго ждать. Я все устрою. Просто Эбби только что истратил кучу денег на дом, а ты ведь знаешь Эбби. Сейчас ничего нельзя сделать. Я пыталась. Ты ведь знаешь.
– Конечно, знаю. Я и не жалуюсь. Просто иной раз я чувствую, что сыта по горло. До чего мерзкое занятие это комиссионерство!
Опасаясь, что Элен по обыкновению примется ныть, Нина весело сказала:
– Как по-твоему, мама, я хотела бы устроить большой прием. Новоселье или что-нибудь в этом роде.
31
Стэнфорд Уайт (1853-1906) – компаньон фирмы «Мак-Ким, Мид и Уайт», автор проекта крупнейшего концертного зала Медисон-сквер гарден в Нью-Йорке, представитель устаревшего романского стиля в архитектуре;
Адлер Данкмар (1844-1900) – американский архитектор, компаньон и ближайший сотрудник Салливена с 1881 по 1889 год.