Спина Ахмада покрылась холодным потом, под ложечкой засосало. Ему срочно надо к Саддину.
Некогда отсылать сообщение с голубем и ждать ответа. Он должен увидеть его как можно быстрее.
– Ахмад! – воскликнул Нух П. – Что с тобой?
И только в эту минуту Ахмад почувствовал, что Нух II держит его за плечи.
– Не сейчас!
Он необыкновенно быстро высвободился из рук эмира.
Заметно испугавшись, Нух II отступил на шаг назад.
– Ахмад, что…
– Прошу прощения, повелитель, – промолвил Ахмад. Ему самому не нравилось свое поведение, но по-другому он не мог. Что были трудности эмира с гаремом по сравнению с той опасностью, которая грозила камню Фатимы и, таким образом, всем верующим! – Я сейчас не могу…
Повелитель Бухары, ничего не понимая, уставился на него.
– Что это значит, Ахмад?
– Мне… мне нужно срочно уйти, господин, простите!
– Да все, что ли, посходили с ума? – взревел Нух II. – И ты хочешь оставить меня в беде? Вы что, все сговорились, что ли?
– Нет, повелитель. Это лишь… – Ахмаду стало даже жаль эмира, но он не мог объяснить ему всего, во всяком случае, не сейчас, когда время, как песок, уходит сквозь пальцы. – Меня ждут. Обещаю вам, что, когда вернусь, найду решение, как вразумить ваш гарем.
Он проворно повернулся, оставив ошеломленного эмира в его опочивальне, и направился к воротам дворца. Как ему найти Садлина? Может быть, просто постучать в дверь дома писаря? Но если его там не окажется, никто не скажет ему, где может быть кочевник. И тут он вспомнил про палатки Саддина перед воротами дворца. Кочевник часто бывал там, и можно было в конце концов дождаться его появления.
Ахмад спешил по коридору, не обращая внимания ни на слуг, ни на чиновников, шедших размеренным шагом людей, облеченных государственной службой. С некоторыми он сталкивался, другие успевали уворачиваться. Ахмад поскользнулся на гладком мраморе, с трудом сохраняя равновесие, и вновь устремился вперед. Он шел все быстрее и быстрее. Выйдя за ворота, побежал, не обращая внимания ни на охрану дворца, с удивлением смотревшую ему вслед, ни даже на то, что забыл надеть накидку и другую обувь. Все это в настоящий момент было ему совершенно безразлично. Его мысли занимал только святой камень. Они подгоняли его вперед и окрыляли.
«Возможно, камень Фатимы еще у Саддина», – думал Ахмад и мысленно прикидывал, как сделать так, чтобы выкупить его у кочевника. Он был готов не раздумывая пожертвовать, если будет необходимо, всем своим состоянием, даже положением и именем ради этого камня. Если начать разговор умело, то можно избежать всего этого. Надо только не дать понять кочевнику, как много для него значит камень. А вдруг эта бесценная реликвия уже нашла своего покупателя и находится в руках вора или даже безжалостного убийцы? Что делать ему в этом случае? Ахмад страшно нервничал.
– О Аллах, взываю к твоей милости, – бормотал несчастный Ахмад. – Сделай так, чтобы мне не опоздать.
И ускорил шаг.
Едва дыша, выбившись из последних сил, Ахмад наконец добрался до палаток кочевника. Всякий раз, когда он бывал здесь, перед воротами города, и видел множество палаток, он вновь и вновь восхищался тем, как огромен и одновременно красив лагерь Саддина – ничего общего с примитивными пристанищами, сделанными из грязных, плохо обработанных шкур, о которых рассказывала его мама. Когда Ахмад был маленьким мальчиком, она часто говорила ему о кочевниках. И он, как завороженный, вслушивался в каждое слово. Мурашки бежали по его спине, мама же, по обыкновению своему, презрительно щелкала языком. Она плохо относилась к мужчинам, женщинам и детям, не имеющим постоянного жилища, проводящим свою жизнь в вечных переездах от города к городу, от оазиса к оазису и ограничившим свое бытие лишь подсобной, черной работой, воровством и надувательством. Кочевники считались бедными, грязными и необразованными людьми и ни в коем случае не входили в круг общения клана благородной и знатной семьи Жахркун. Вот что явствовало из рассказов его матери. Иногда, глядя на палатки Саддина, он поражался тому, насколько глубоко проникли в его сознание слова матери – и как мало они соответствуют действительности.
Палаточный город состоял из более сотни палаток. Его населяли слуги, погонщики скота со своими семьями, кузнецы, шорники, ткачи и гончары. Палатки, простые и неприметные, казалось, сливались с окружавшими их песком и глиной. Некоторые из них были столь велики, что спокойно могли вместить пятьдесят и даже более человек, другие же – чересчур маленькими и скромными. По ночам в палатки загоняли даже верблюдов и лошадей. Жизнь в лагере подчинялась определенному порядку, как в любой деревне или городе. Разница состояла лишь в том, что строения здесь были воздвигнуты не из обожженного глиняного кирпича, а из хлопковой, льняной ткани и выделанной кожи.
Тяжело дыша, Ахмад схватился за левую сторону груди. Она болела так, будто кто-то при каждом вдохе прокалывал ее острыми копьями. Пот заливал лицо, и одежда прилипла к телу. Шатаясь, выбиваясь из последних сил, он продвигался по стихийно возникшим между палатками улицам. На пути ему встречались женщины, которые пекли хлеб странным открытым способом, болтали друг с другом или мыли своих детей. Они были одеты в яркие цветные наряды, а лодыжки их ног и запястья рук украшали тяжелые браслеты из серебра. Завидев Ахмада, женщины поспешно прикрывали лица своими широкими платками или исчезали внутри какой-нибудь палатки. Наконец ему встретился мужчина. Старик сидел на земле возле своей палатки и обрабатывал шилом кусок кожи.