— Акулина, значит орлиная. И нашел ты меня в Орле-городе. Знамение это.
Девушка замолчала, пытаясь припомнить что-то важное, но не смогла, забыла. Прильнула к казаку, шепча:
— Теперь мы поженимся, правда? Я тебе верной буду, везде за тобой пойду, как волчица за волком! И детей нарожаю ладных. Сильных, с тобою схожих.
Василько засмеялся:
— По дороге меня чуть было волк не сожрал. Казака с саблею! Отродясь такого зверя не видел, вытянул бы пудов на пять, а то и поболе! Был бы с волчихою, наверняка и Карего бы положили!
Акулина играла медным крестом на груди казака, бороздя ногтями по заросшему волосами телу.
— Так это Карий убил того волка?
— Кто же еще, — усмехнулся казак, — я, почитай, лет пятнадцать с войной знаюсь, всяких рубак повидал, но такого резальщика встречаю впервые. Ты и глазом не успеешь моргнуть, как он всадит нож в самое сердце, а потом своим басурманским ятаганом снесет голову с плеч.
Василько нежно тронул пальцем левый сосок Акулины, а затем провел ладонью по шее. Девушка вздрогнула и с ужасом отпрянула от казака:
— Нет, не надо! Не показывай на мне! — она стала смахивать с себя казачьи меты, сдувая их красными, влажными губами.
— Не подумавши я, — казак виновато пожал плечами, — извиняй…
— Ничего, такие меты снять нетрудно, — Акулина лукаво поглядела на казака. — Хочу, чтобы ты меня по-другому пометил, своей сделал…
— А ты лихая девка, отчаянная. Без оглядки целуешь, да сразу под венец зовешь. Что, ежели только потешусь тобою, а жениться не стану?
— Тогда батюшка с дядьками, да братья мои жизни тебя лишат. Забьют до смерти, как ночного вора, и даже Строганов не поможет.
— Не, ничего у них не выгорит, — добродушно сказал казак, — Строганов, конечно, не поможет, а вот Карий наверняка спасет. Своего он на смерть не выдаст. А такому душегубу, как он, никакие чертовы мельники с их братьями да сыновьями не страшны.
Утром проснулась и Акулинина тетка — дородная повитуха, прозванная еще холмогорскими поморами Белухой за свое животворное ремесло и кожу цвета полярных китов.
Белуха люто посмотрела на казака, но промолчала, пошла стряпать мясной пирог — потчевать не то незваного гостя, не то нового родича…
Василько с удовольствием потянулся, покряхтел и выскользнул из ласковых шелковистых волн лисьего меха. Натянул сброшенные порты и пошел во двор — снежком растереться.
— Свежо ли тебе? — Акулина ласково поглядела на раскрасневшегося от снега казака, поднося ему дымящуюся кружку ароматного взвара. — Выпей горяченького с морозца, на меду со зверобоем, шалфеем, имбирем да перцем!
Василько с удовольствием глотнул обжигающего напитка:
— Все равно, что святой угодник в душу поцеловал. И откуда у вас такие диковины?
— Не даром взято — на серебро бухарские пряности куплены! — Белуха сердито заворчала, загремела посудою.
— Оно и видно, что за серебро, — усмехнулся Василько, — у басурман одни казаки даром берут!
— Теперь и у нас даром хапают! — не унималась Белуха. — Девку скрал, да не поперхнулся!
— Нет, здесь все сами дают, знай, не отказывайся!
— Все вы, казаки, воры, — Белуха, бросила скалку на стол. — Как только вас царь терпит. Давно пора переловить, да хребты, как диким псам переломать! Или хотя бы на войну с ливонцем спровадить.
Казак присел на лавку и стукнул кулаком по столу:
— Ты, баба, меньше языком чеши. Стряпаешь пироги — и стряпай себе, пока тебя плетью не отходил. Вот тебе истинный крест, не посмотрю, что повитуха, распишу под скомороха на ярмарке!
Белуха чертыхнулась, но, зная казачьи повадки, прикусила язык.
— Ладно, бабоньки, сидите смирно, я пойду сведаюсь, как нашему делу помочь…
Карего, по указанию Григория Аникиевича, поселили в небольшой светелке, на втором этаже строгановских хором. Савву с Василькой собирались было направить к дворовым слугам, но Данила настоял, чтобы его спутники жили вместе с ним и кормились со строгановского стола.
— Данила, ты спишь? Данила… — Василько чуть слышно постучал по стене. — Женюсь ведь я. Отец Акулинкин благословения давать не хотел, да Строганов послал к нему людей просить за меня. Отрядил мягкой рухляди, да соли, да хлебного вина, да рубль серебром! Кто супротив строгановского слова устоит? Еще сказал, что в три дня мне избу поставит за службу тебе. Вот кончим дело, остепенюсь, детишек нарожаю, может, сам Григорий Аникиевич ко мне приглядится и к себе приблизит! Теперь ты для меня, Данилушка, дороже родного батюшки будешь!
Карий, переворачиваясь на другой бок, пробурчал:
— Будет слюни распускать. Гляди, как бы Строганов за свою милость три шкуры с тебя не снял.
Казак насупился и замолчал.
— Данила, ну зачем ты так, — негромко сказал Снегов. — Человек семью обрел, дом. Здесь, на Камне, все перед Богом чисты, каждый новую жизнь начать сможет. Вот и ты справишь службу строгановскую, может, и сам корни здесь пустишь.
— Хочешь молоть языком, Бог в помощь! Вот тебе и помочанин — будущий зятек мельников. А я буду спать!
Савва вздохнул и прошептал казаку:
— Ты, Василько, на Данилу не обижайся. Не от злого сердца говорит, живая душа в нем страдает. Мучается он, оттого что света не видит, как слепой ощупью по миру ходит…
— Только в руках у него не поводырка, а нож, — утыкаясь лицом в стену, буркнул Василько. — Я вот всему миру назло счастливо заживу. И с отцом Акулининым сойдусь: силой или хитростью, или деньгами заслужу его уважение. А то и сам на мельницу к нему работать пойду. Надоела мне собачья жизнь, семьи хочу, теплого угла и чтоб детей нарожала мне баба…
— Тогда не трепи языком, иди к зазнобе.
— Что ты, Данило, негоже перед свадьбой невесту видеть… Завтра-то все и свершится, — волнуясь, казак сглотнул слюну. — Никого у меня на свете не было. Тепереча будет все, как у людей.
— Великая тайна, — согласно кивнул Савва. — Ибо сказал апостол, что прилепится человек к жене своей, и будут двое одна плоть.
В полутьме очертания были неровными, смазанными, неверными, похожими на те странные сумеречные ощущения, которые стал испытывать Карий со своего прибытия в Орел-городок. Недобрые предчувствия усиливались с каждым проведенным здесь днем. По своему опыту Карий знал, что очень скоро на него или его спутников должно навалиться лихо. Ему не нравилось и радушие Григория Аникиевича, его нежелание назначить дело, и внезапная казачья свадьба с неожиданной строгановской щедростью. Карий ждал развязки — она все не наступала…
Глава 7. Волчья свадьба
С сивого яра, дня, разделяющего зиму с весной, гудит волчий пастырь Ярило в померзших деревьях, трещит ледяными ветвями, разжигает в звериной крови ярь, объявляя о великом гоне — времени волчьих свадеб. Тогда, томимые жаждой крови и похоти сбиваются волки в большие стаи, кружат в бесконечных хороводах лунных, бьются друг с другом насмерть, утробно воют, заставляя леденеть от ужаса все живое. Оттого в месяц сечень не идет русский человек в лес: не стучат топоры дровосеков, не промышляют охотники пушнину, не отправляются в путь без крайней нужды. Только старые люди говорили о сивом яре по-другому, что не волки собираются в стаи, а сходятся в лесах проклятые ведуны творить кудесы, что в этот день затворяет Ярило звериную пасть, выпуская взамен оборотней…
Василько встал до рассвета. Разбудил холопов, проверил, ладно ли украшены сани, сыты ли лошади, затем кликнул заспанных девок, велел сказывать о девичнике, как невеста ходила в баню, да много ли пила браги. Потом наказал немедля идти в его только что построенную избу, истопить печь, вымыть пол, да густо застелить его соломою, чтобы ему с Акулиной жилось «толсто».
— Погодь, лапотницы нетесаные, казак живо научит, как надобно счастье семейное устраивать. Раз у чужих счастье видывал, так для себя ухватить сумею! — Василько торопил суетящихся девок, похлестывая их вырванным из метлы прутиком. — Потом мигом к Акулине домой неситесь: умывать, снаряжать да песни свадебные петь. Да смотрите, чтобы на моей Акулинушке одежды были только шерстяные да льняные, а одеваться станет — пусть спустится в голбец! Чтобы все по чину! Не волчью свадьбу справляю, мы с Акулинушкой собираемся принять Закон Божий.