Я также видел, как топили новорожденных котят – их кидали в глубокую запруду. Они там долго барахтались взад-вперед, пытаясь выкарабкаться, пока рано или поздно не тонули. Это тоже было не самым приятным зрелищем.
Мне иногда становилось не по себе от того, насколько некоторые хуторяне, в том числе даже очень добрые люди, были равнодушны к чувствам животных. Но иного ожидать от них и не стоило. Ведь невежество науки и религии, внушавших, что эти существа – «неразумные», способствовало подобному живодерству.
Эти воспоминания не связаны ни с какими другими событиями в моей жизни. Они стоят отдельно, подобно горным пикам, возвышающимся над океаном тумана. Словно я до них не существовал и перестану быть, как только они исчезнут.
6
Еще до того времени, с которого у меня остались наиболее ранние воспоминания, я долго и тяжело болел. Я не знаю, появилась ли болезнь сама по себе или развилась из какой-то другой – скорее всего, коклюша. Я никогда никого об этом не спрашивал. В старом журнале приемов гомеопата Эйольвюра была запись о том, что Тоурбергюр Тоурдарсон с Хали получил у него лекарства от болезни, которую он назвал «затяжной чахоткой». Это, скорее всего, был коклюш. Впрочем, я не помню, когда им заболел.
Эта болезнь имела целый ряд угрожающих симп-томов: я с трудом дышал, все лицо синело, я почти задыхался. Подобные проблемы с дыханием случались приступами, между которыми я всегда был немного нездоров. Не знаю, почему. И я совершенно точно был долго прикован к постели. Припадки были очень сильными, и люди начинали думать, что следующий может оказаться для меня последним. Впрочем, мать говорила, что у меня всегда наступало облегчение после принятия средств Эйольвюра.
Моя семья постоянно пыталась меня вылечить. Родители часто посылали людей к старому Эйольвюру. Также мы получали снадобья от гомеопата Лаурюса. Люди свято верили им обоим. В моих детских воспоминаниях сохранился эпизод, когда врач Торгримюр сидел на самой ближней к двери кровати в бадстове, а я стоял перед ним: он поднял мою голову, подставив палец под подбородок, и посмотрел на меня в упор. Больше ничего из того медосмотра у меня в памяти не сохранилось.
Иногда к нам с хутора Сида заезжал Бьядни Йенссон. Помню об этом смутно. Естественно, родители пытались использовать любую возможность для лечения, поэтому Бьядни приглашали в Хали, чтобы он меня осматривал. Бьядни считал, что меня вполне возможно излечить, если я какое-то время пробуду у него. Мои родители хотели, чтобы я поехал с ним. Но я уже был в том возрасте, когда начинал соображать, и категорически отказался ехать, сказав, что больше не желаю участвовать в этом проклятом врачевании. После этого на всех этих попытках меня излечить была поставлена жирная точка. Я тогда подумал, что даже моим родителям надоело бегать по врачам.
Когда я уже дорос до лет, о которых у меня сохранились воспоминания, приступы удушья и посинения прекратились, и я начал играть вместе с полностью здоровыми детьми. Но некоторые остаточные явления – сильная одышка после более-менее длительного бега или подъема по склону – еще долго меня преследовали. Тогда внутри меня все сопело и хрипело, и мне приходилось делать быстрые глубокие вздохи, чтобы облегчить дыхание. Иногда, чтобы хоть как-то улучшить свое состояние, я был вынужден откашливаться. Если рядом кто-то находился, я изо всех сил старался скрыть хрипение и, улучив момент, отворачивался, чтобы делать глубокие вздохи, потому что именно в таком случае хрип слышался громче всего. Мне же хотелось как можно меньше давать другим понять, насколько я нездоров. Идя по слишком крутому склону, я периодически упирался руками в колени, давая себе тем самым небольшую передышку. Сопение и хрипение одолевали меня чаще в холодную погоду, нежели в теплую. А если я ходил по ровной земле с обычной скоростью, я в большинстве случаев не ощущал никакой слабости, даже пробежав некоторое расстояние.
Этой непонятной и неизлечимой одышке сопутствовали общее бессилие и вялость. Я был болезненным на вид, более худым, чем другие мальчики, слабее их физически и менее способным к тяжелой работе, поэтому чаще всего терпел поражение в драках и борцовских поединках. Таким образом Господь избавил меня от неизбежной в случае победы мании величия. Когда врач Торгримюр делал мне первую прививку, он сказал про мои руки: «Что это за куриные лапки?» – правда, вполне доброжелательным тоном.