Однако до меня уже начало доходить, что хутор, в котором я жил, называется Хали, или Хвост. Почему ему дали такое имя? Это была одна из самых первых загадок в моей жизни. Хвост есть у мышей и коров в той части их тела, откуда выходит дерьмо, но ведь мыши вороваты, неприятны и всеми презираемы, а хвосты у коров всегда грязные. Все это делало в моих глазах мой родной хутор Хали неприглядным или просто смешным.
Я также узнал, что со всех сторон хутор был окружен полем, поросшим травой. Его называли лугом, и я знал, что с него берут сено для коров. Я отправлялся часто вперевалку на луг, чтобы сидеть в траве, срывать лютики и одуванчики, а также изучать строение погремка – самой удивительной травы в мире. В моем возрасте уважение к жизни не было особо большим.
Я видел, что к лугу примыкали еще два хутора, и я узнал, что один из них назывался Брейдабольсстадюр, а другой – Герди. Я иногда слышал, как люди, заходившие к нам в гости, называли все наши поселения хуторами Брейдабольсстадюра. Намного позже, уже умея читать, я иногда видел надписи на конвертах: «г-ну Тоурдюру Свейнссону из Хали в Брейдабольсстадюре», «г-ну Тоураринну Свейнссону из Герди в Брейдабольсстадюре». Я полагал, что Хали в Брейдабольсстадюре звучит лучше, чем просто Хали. Как будто Брейдабольсстадюр делал этот «хвост» менее заметным. Но мне казалось излишним таким же образом приукрашивать название хутора Герди.
Я рано получил представление о том, что в Брейдабольсстадюре и Герди есть дети, и мне очень хотелось туда попасть. Но я не мог добраться туда один – было слишком далеко. Мы иногда ходили туда со стариками. Порой многочисленными просьбами и плачем я добивался у взрослых этой милости. На этих хуторах все казалось чужим и необычным, совершенно не похожим на то, что было в Хали, – люди, дома, луга вокруг хуторов; даже собаки выглядели иначе и смотрели на меня по-другому, нежели наш пес. Я просто стоял, не говоря ни слова, и глазел на все эти диковинки. На западе от хутора в Герди была большая низина, порой заполнявшаяся водой – тогда она становилась похожей на большое озеро, окруженное невысокими холмами. Я не сводил с него глаз. Интересно, насколько оно глубокое? Было бы интересно попробовать запустить туда корабль. Я очень завидовал детям в Герди, у которых был такой красивый водоем прямо рядом с хутором. В морозные дни озеро покрывалось зеркально гладкой сверкающей коркой льда, по которому так хорошо было бы скользить. Блестящий как зеркало лед был очаровательным, разве что по нему нельзя было кататься. Внутри меня словно начинала звучать прекрасная симфония, когда я смотрел на эту зеркальную гладь.
В Брейдабольсстадюре книзу от хутора было несколько высоких обрывов, до которых в полноводье доходила Лагуна. Это широкое нескончаемое озеро, начинавшееся от сарая в Брейдабольсстадюре, смотрелось роскошно. Я забывал обо всем, глядя на него.
В Хали не было ничего из того, что имелось в Герди и Брейдабольсстадюре. Мне Хали надоел, и поэтому всегда хотелось спуститься к этим хуторам.
Мне рассказали, что старый Стейдн в Брейдабольсстадюре был отцом моего отца; Тоураринн в Герди – его братом, Гвюдлейв в Герди – сестрой моей матери, а Бьёдн в Брейдабольсстадюре – сводным братом моего отца и Тоураринна. Но дед, дяди по отцу и тетя по матери казались мне тогда такими же далекими, как чужие люди. Все, кто не жил в Хали, казались мне иностранцами. Хотя Тоураринна я считал менее «иностранным», чем Бьёдна. Мне казалось, что в Тоураринне было больше знакомых мне черт. А Бьёдн представлялся мне в любом отношении «иностранцем», и все хутора, кроме Хали, казались заграницей. Таким образом зародилась у меня любовь к родине.