В отверстие бачка вворачивалась двойная трубка золотистого цвета. Ее называли «огарком». Через трубку фитиль проходил в стеклянный бачок – сквозь его стеклянные стенки можно было видеть керосин и погруженный в него фитиль, а также наблюдать, как к концу вечера жидкости в бачке становилось все меньше. Казалось, в бачке течет само время.
Огарок накрывался кожухом огненно-золотистого цвета с красивыми резными цветочками. Когда я смотрел на него, у меня улучшалось настроение. Между кожухом и огарком вставлялась колба. Она была из чистого стекла, а сверху на ней были нанесены какие-то печатные буквы.
Из огарка выходил небольшой золотистый стержень, заканчивающийся круглой пластинкой того же цвета, похожей на десятикроновую монету. С его помощью регулировали положение фитиля (вверх-вниз): брались за круглую часть и поворачивали стержень. Если вращать его против часовой стрелки, то фитиль поднимался вверх, и свет становился ярче. А когда фитиль опускали вниз, крутили по часовой стрелке – тогда свет ослабевал. Это называлось «прикрутить фитиль в лампе».
Когда по окончании вечера гасили свет, фитиль в лампе опускали так, чтобы оставалось лишь небольшое свечение. Потом нужно было подуть в колбу, и свет гас полностью. Наступала темнота и неизбежно связанная с ней таинственность.
На самый низ кончика, выходящего из ручки, крепился круглый колпак – нависавший сверху над держателем. Впрочем, его никогда не называли абажуром, а всегда – колпаком. Нижняя часть этого немного вогнутого колпака была белоснежного цвета. Я слышал, что его называли эмалированным. Колпак отбрасывал свет на пол, и благодаря ему в бадстове становилось немного светлее.
На ободке чуть ниже лампового стекла висел маленький перевернутый колокольчик, который реагировал на дым от лампы, если та начинала чадить. Говорили, что дым этот вреден и даже опасен для здоровья. Имелся один связанный с этим колокольчиком момент, казавшийся мне примечательным, – он безустанно болтался, когда лампа ярко горела, и едва шевелился, если ее свет был тусклым. Удивительно было наблюдать, как неживой объект, которого никто не касался, движется при полном безветрии. Колебания колокольчика выглядели крайне забавно. Я догадывался, что он качается из-за света, но не понимал, как именно тот его двигает.
Я слышал от стариков, что в их молодости не было спичек. Если ночью гас очаг, порой приходилось идти за огнем на соседний хутор. Одна восьмидесятилетняя женщина рассказала, как ее утром, еще затемно, послали из Хали в Герди за огнем. Этой захватывающей истории не произошло бы, имейся на хуторе спички. Большинство интересных событий в Исландии случались, когда чего-то не хватало.
В моих самых ранних воспоминаниях спички были на всех хуторах. Полагаю, что в Хали покупали одну пачку на целый год – спички тогда называли «серниками».
Вот так люди в Хали быстро придумали имена для всех деталей керосиновой лампы и новомодных средств розжига. Однако мне не нравилось, как хуторяне обошлись со старой жировой лампой, дававшей свет с незапамятных времен. Ее повесили в темный угол сарая после появления керосиновой лампы, и она больше не светила людям. Теперь наоборот – все ее стыдились. Вот так проходит мирская слава!
Вскоре и старый светильник повесили в укромное место. Вместо него появилась наполненная керосином четырехугольная кадушка, горлышко которой затыкалось пробкой; в пробку была вставлена латунная трубка с фитилем. Это называли «огоньком». Светильник этот выглядел более по-городскому, чем старый. Так постепенно в Сюдюрсвейте отмерла старина.
Когда в Хали в бадстове по вечерам зажигали недавно появившуюся керосиновую лампу, все помещение ярко освещалось и меня охватывало праздничное настроение, как на Рождество. Долгим темным зимним дням, казалось, не было конца… С наступлением вечера я уже с нетерпением ожидал, когда зажгут лампу, чтобы осматривать бадстову при таком красивом свете и начинать заниматься вечерними хозяйственными делами.
Тогда бадстова становилась в моих глазах не домом, а пастбищем, горным и домашним, для костяшек и камешков[39]. Там появлялись красивые берега, там – гигантские скалы, там – высокие пики и залитые солнцем обрывы, а вот здесь – самые ужасные пустоши. Должно быть, из них сложно выбраться. А вот в том месте таились темные ущелья, каньоны и затененные долины. Будет интересно поискать там овец. Я с самых ранних лет стремился ко всему захватывающему. Это было бегством от заурядности будней. А еще там можно было увидеть домашние пастбища с лавовыми пустошами, болотами и прекрасными полями, поросшими клевером. И все эти просторы освещались светом керосиновой лампы, купленной в торговом местечке, сияющей, словно солнечные лучи июльским днем.
39
Камешками и овечьими косточками исландские дети играли в отсутствие покупных игрушек до середины ХХ в. Каждая определенная косточка символизировала то или иное животное.