Кончаются три минуты. Телефонистка спрашивает, не надо ли продлить разговор?
— Нет, не надо, — торопливо отзывается Катя и долго не попадает трубкой на крючок.
Так бегала она звонить с первых дней приезда, когда только-только начиналась весна и море у берегов лежало белое, застывшее, а под берегом, где торосились льдины, ветер кружил снежные струи и ночи были темные, как дно глубоких колодцев. На пустынной дороге звенели и похрустывали под Катиными сапогами застывшие к ночи лужи, ни один огонек не светил вокруг, и было очень страшно бежать одной. И каждый раз, когда Катя шла звонить, она знала, что ей будет потом страшно, тоскливо и холодно возвращаться назад. И уже заранее, сидя на почте и ожидая, когда ее позовут в кабину, она поеживалась и плотно сдвигала коленки, туго натягивая на них юбку.
И каждый раз она ждала, что этот-то разговор будет особенный, и она опять услышит от Севы те слова, которые он говорил ей в ночь перед расставаньем…
Летом и в самый поздний час здесь бывало светло, и возвращаться с почты стало совсем не страшно, но по-прежнему очень тоскливо.
Небо светлое, но будто потухшее, слепое. В перелесках, где березки подбираются к самой обочине, от них не падают на дорогу тени. И все вокруг без теней — призрачное, зыбкое. Прохладно. Уши привыкают к шуму моря, и кажется, что очень тихо. Только в порту на другой стороне бухты отсыревшими гудками говорят пароходы.
К осени ночи опять потемнели.
В конце сентября, когда в очередной раз Кате надо было идти звонить, над морем очень долго горел закат. Сумерки тоже очень долго не пускали темноту на небо, и позднее, чем всегда, первая звезда зажглась в разрыве между вдруг набежавших туч.
Ольга Агеевна убрала с крыши треску и пикшу, которые валялись там под хилыми лучами осеннего солнца.
— Шквал налетит. Большой сильно, — сказала она.
Катя долго сидела у окна, смотрела, как все выше и выше поднимаются брызги над камнями мола, как закипают беляки на волнах.
Гремел прибой. Шумели в леске березы. И жутко было думать, что где-то в море есть сейчас люди.
Дрожали стекла в окнах, и звонко били в них занесенные ветром отдельные брызги.
Катя завела будильник, поставила его на полночь и прилегла, закуталась с головой в одеяло.
«Уехать бы отсюда. Уехать, — думала она. — Все деревца молодые поломает ветер. Сева пишет все реже и реже. По телефону в последний раз сказали, что его нет — уехал в командировку. Как еще просить человека? Что делать?»
Катя вскочила, стукнула в дверь к хозяйке. Знала — не спит, ведь ее муж где-то в этом злом море.
Ольга Агеевна, и правда, не спала, хотя и лежала. В комнате ее было темно. Пахло сырыми, недавно помытыми полами, привявшим листом от веника.
— Ну, иди, иди ко мне, жиличка, — сказала Ольга Агеевна.
Катя присела к ней на кровать, поджала ноги.
— Да ты под одеяло лезь, чего там, девка. Страшно тебе, что ли?
— Страшно, — ответила Катя и скинула на пол тапки.
— Стихнет к полуночи. И море, должно, скоро залосеет.
Ноги у Кати были холодные, и Ольга Агеевна усмехнулась, когда они коснулись ее.
У мола то грохотали, то всхлипывали волны.
— Как ваш-то там сейчас? — шепнула Катя. — И мне на улицу идти нужно будет…
— Да там, где они сейчас, может, и не штормит вовсе, — вздохнула Ольга Агеевна. — Не то страшно, Катюша. Души у них смелые, корабли хорошие — выдюжат, а… — Она смолкла, не договорив.
— Вы хорошая, тетя Оля. Спасибо вам за все… Вам и самой… Я ведь все знаю… — Катя нашла руку хозяйки, погладила ее.
Ольга Агеевна долго молчала.
— Чего ты знаешь, девка? — наконец спросила она. — Ничего ты еще не знаешь. Вот — пощупай. — Ольга Агеевна повернулась на спину, прижала Катину руку к животу. — Чуешь?
Катя лежала тихо, боялась вздохнуть.
— Чего молчишь, Катюша? — спросила хозяйка.
— Отчего ж вы такая… будто горем каким-то убитая? — растерянно пробормотала Катя и села.
Ольга Агеевна тоже приподнялась на локте. В широком разрезе цветной рубахи забелело ее плечо.
Волны грохотали все сильнее. Занавески на окнах колебались. Ветер пробивался в щели и тревожил их.
— Это счастье, — сказала Ольга Агеевна и тронула Катины волосы. — Легкий волос — легкую долю просит. У тебя вот легкий, а мои — вона. — Она легла и закинула руку за голову. — Десять лет я этого счастья ждала. И Ваня ждал. Все сына просил у меня. А последние годы и ждать перестал. Придет с моря хмурый. Без ласки, будто силком берет. А что я? И к врачам ходила. Все, говорят, у тебя в порядке… Только вот в эту Ванину побывку и случилось. Да боюсь — поздно. Дунька Трифонова у них на судне, буфетчицей пошла. — Ольга Агеевна дернулась всем телом и задышала часто. — Ненавижу я ее, ненавижу, паскуду…