Я встаю на ноги, стараясь не скользить на склизких камушках.
Лис сидит на большом камне, раскуривает трубку – еле слышно чертыхается, не занимается никак.
Я выпрямляюсь, борюсь с желанием прикрыть обнаженное:
– Слушай, а как же Аленка? Она что там, одна? Она проснулась?
– С ней Влада и Конунг. Да и Даня тоже не даст пропасть в случае чего, он мальчик внимательный.
– Ну… Я хотел искупаться.
– Купайся, конечно. Ты же не думал, что я отпущу кого-то из детей вот так, без присмотра?
– Кажется, мне уже достаточно лет.
– Безусловно, – кивает, – но ты не привык к морю, я даже пока не понимаю, насколько хорошо ты плаваешь.
– Нормально плаваю, я что, совсем дурачок?
Он пожимает плечами, продолжая раскуривать трубку.
Уже и плавать не хочется, на закате быстро становится холодно, но из упрямства не вылезаю из воды: хочется, чтобы он увидел. А когда выхожу, уже почти темно, а Лис давно докурил трубку.
Не вытираясь, натягиваю одежду – не очень хорошо, но все равно.
– Вот видишь, – задиристо, – не утонул. А почему ты говоришь, что Даня – такой уж внимательный мальчик? Мне вообще так не показалось.
– А вот увидишь. – Он поднимается с камня, оглядывает меня. – Так нельзя. О чем мы говорили?..
– Мы ни о чем не говорили.
– А, ты просто не слышал, был где-то наверху, когда мы у моря…
– Вообще-то я был с Аленкой! Как мы и договаривались.
– Ладно, хорошо… Мы говорили о том, что ни в коем случае нельзя надевать сандалии на мокрые ноги. Мы вообще много о чем говорили, а расскажи-ка мне, Лешк, что ты вообще знаешь о первой помощи на воде? А?
Стою, как дурак, напротив, это что – экзамен, допрос? Про сандалии я, конечно, не слышал, но ведь были разговоры и раньше.
Говорю:
– Паралич дыхательного центра наступает через четыре-шесть минут после погружения под воду, а сердечная деятельность может сохраняться до пятнадцати минут. Это подойдет?..
– Хорошо. Ну и что из этого следует?
– Что все мероприятия первой помощи должны выполняться очень быстро.
Он вздыхает, отворачивается.
Ладно. Ладно, Лешк.
1980
Но потом все же договариваем – нормальными, добрыми друг к другу.
– Не знаю, чего бы хотел. Я бы хотел как ты.
– Что – как я?
– Не знаю. С детьми возиться.
– Разве я вожусь с детьми? Мне казалось, что мы здесь занимаемся чем-то поинтереснее, не просто возимся с детьми. Да и вы не дети. Многие.
– С нами. Не со мной то есть, а с остальными, с мелкими.
– Ты тоже когда-то был мелким. Сейчас уже нет.
Вовсе не хотел отзываться пренебрежительно, у нас не терпят такого, поэтому говорю спокойно: да, конечно, Лис, я не имел в виду плохого, я просто хотел сказать, что рад бы очутиться на твоем месте, уметь разжигать костры, знать особенности дневок и ночевок, обладать навыками обеззараживания воды, поиска тропинок, самообороны. Хотел бы так разбираться в травах, ягодах. У тебя что ни спроси – все знаешь, можжевельник и тис, дрок и волчье лыко. А я раньше не верил ни в какое волчье лыко – ну, выдумка такая, в сказках только и встречается, а ты показал.
И не от любых ядовитых ягод умрешь, если съешь, а после некоторых растений нужно непременно руки мыть, иначе можно потереть глаз и заработать серьезное раздражение.
Это черешня.
Это дикая фисташка.
(Черешню знал, конечно, не такой уж дурачок.)
Вдруг Лис подносит руки к вискам, кривится: это его головные боли. Мы все знаем, что у него часто болит голова, и тогда лучше не подходить, не говорить. Но иногда он держится, превозмогает – так говорит сам.
Потом я пойму, что он чуть-чуть притворялся в этом плане, изображал. Потом.
– Пойдем к костру.
Мне хочется спросить – как же твоя голова? Но спрашивать нельзя. Разозлится только.
Мы идем к костру.
Это черника.
Это чертополох. Черника, конечно, не растет у нас, это он за нее какую-то другую ягоду принимал и придумывал, чтобы нас не расстроить. Это он ее из каких-то северных лесов принес.
А наш виноград не ест, не любит. Даже однажды, когда целое ведро для нас у какого-то старичка купил, – не попробовал даже, никто внимания не обратил. Только я.
Садимся у костра так: Алена, Лис, я, Соня, Конунг, Голый, Даня. Остап с Айтуганом где-то ходят, плещутся. Надо бы их позвать, чтобы все были, чтобы Лис не волновался, но для этого нужно сказать, привлечь к себе внимание, а Лиса перебивать не хочется никому.
И мне.
Гляди, Алена как счастлива, гляди – мог бы ответить. Вот я и хочу такое, хочу так делать, но только не знаю, как называется такая профессия, да и как Алик ее становиться не хочу, ну вроде как если бы назвал кого-то русалочкой, то так бы навсегда и остался.