Нахмурившись, она посмотрела на собственные колени.
Королева вновь взяла слово:
— Продолжай, Бесс, ты должна рассказать все до конца, хотя я знаю, что последняя часть твоего рассказа тяжелее всего.
Посмотрев на меня, пожилая дама заставила себя успокоиться:
— Вернувшись из Дорсета, Майкл направился ко мне в Истер. Он появился в моем доме в ужасном виде, бледный, растерянный, едва ли не умалишенный. Он не стал говорить мне о причине этого, однако через несколько дней вдруг спросил, нет ли у меня знакомых среди адвокатов. «Зачем?» — спросила я его. К моему изумлению, он ответил, что хочет обратиться в Сиротский суд с прошением об изъятии Хью из опеки семьи Хоббеев. — Она глубоко вздохнула. — Я ответила ему, что с адвокатами незнакома, и спросила, почему он решил заняться этим сейчас, по прошествии шести лет. Сын сказал, что дело там такое, что годится не для ушей ни мужчины, ни женщины и подходит только для судейского слуха. Скажу вам, сэр, я начала опасаться за рассудок Майкла. Просто вижу сейчас, как он сидел передо мной в том маленьком домике, которым я владею по доброте королевы. В свете очага его лицо показалось мне изборожденным морщинами… старым. Да, старым, хотя сыну моему еще не исполнилось тридцати лет. Я предложила ему посетить мастера Дирика. Однако мой мальчик с горечью усмехнулся и сказал, что это — последний человек, к которому он хотел бы обратиться.
— Это справедливо. Если Дирик представляет Хоббея в опекунстве, он не может выступить против него по тому же вопросу, — вставил я.
— Но этим дело не ограничилось, сэр. Голос Майкла был полон гнева.
Ощутив воцарившуюся в комнате полную тишину, я посмотрел в сторону окон. Камеристки оставили шитье и слушали столь же внимательно, как и мы с королевой.
— Я подумала, что на пути домой из Дорсета Майкл мог посетить Хью, — стала рассказывать дальше Кафхилл. — Я спросила его об этом впрямую, и он признал, что так оно и было. Он не стал предупреждать о своем приезде, так как Николас мог не принять его. Сын сказал, что по прибытии обнаружил, что там было совершено нечто ужасное. И теперь он намеревался найти адвоката, которому можно довериться, а если он не сможет это сделать, то выступит в суде сам.
— Жаль, что ты не обратилась прямо ко мне, Бесс, — проговорила королева. — А ведь могла бы.
— Ваше величество, я тогда опасалась того, что сын мой теряет рассудок. Я не могла представить себе ничего такого, что могло бы случиться с Хью, приведя Майкла в подобное состояние. Вскоре после этого сын сказал мне, что нашел собственное жилье. Он заявил, что не станет возвращаться в Дорсет. Он…
Тут Бесс, наконец, не выдержала, закрыла лицо ладонями и разрыдалась. Екатерина, склонившись, прижала ее голову к своей груди.
Когда мистрис Кафхилл, наконец, овладела собой, королева подала ей носовой платок, который та принялась крутить и комкать в руках. Но, в конце концов, она заговорила, низко опустив голову, так что я видел лишь верх ее белого чепца:
— Майкл перебрался куда-то поближе к реке. Он посещал меня почти каждый день и однажды сказал, что сам подал бумаги в Сиротский суд и заплатил положенные деньги. Мне показалось, что сын стал выглядеть получше, но затем, в последующие дни, прежнее напряженное выражение вернулось к нему. И, наконец, он пропал на несколько дней. А потом утром явился местный констебль… — Старая служанка посмотрела на меня пропащими глазами. — И сказал, что моего сына нашли мертвым в его комнате, повешенным на потолочной балке. Он оставил записку… она у меня. Мастер Уорнер сказал, что я должна показать ее вам.
— Можно взглянуть? — попросил я.
Бесс извлекла из платья сложенную бумажку и передала мне дрожащей рукой. Я развернул записку. «Прости меня, мама», — было написано в ней. Я посмотрел на несчастную мать:
— Это почерк самого Майкла?
— Неужели вы думаете, что я не узнаю руку собственного сына?! — рассердилась та. — Он сам написал эти слова, как я и сказала коронеру на расследовании перед судом и перед всеми любопытными.
— Не надо, Бесс, — умиротворяющим тоном произнесла королева. — Мастер Шардлейк вынужден задавать подобные вопросы.
— Я знаю, ваше величество, но мне трудно отвечать на них. — Пожилая женщина посмотрела на меня. — Извините меня, сэр.
— Понимаю вас. Дознание производилось лондонским коронером?
— Да, мастером Грайсом… это жесткий и глупый человек.
Я печально улыбнулся:
— Да, он именно таков.
— Коронер спросил, не казался ли мой сын нездоровым, и я сказала: да, поведение его в последние дни казалось мне странным. Вынесли заключение о самоубийстве. Я не стала ничего говорить о Хэмпшире.