— Мне все равно, — горячо продолжал он. — Ты ведь сказала, что любишь меня. Я тоже…
— Молчи, — опомнившись, Вассиана закрыла ему ладонью рот. — Только ничего не говори, молю. Не говори об этом. Скажи мне лучше, — она поспешила перевести разговор на другую тему, — много ли в Москве злачных мест?
— Злачных мест? — переспросил Никита слегка удивленно. — А тебе зачем?
— Ты мне ответь, а я тебе скажу, свет мой, зачем это нужно. Обязательно скажу, ведь неспроста спрашиваю. Курят ли персидскую траву в Москве, гонят ли где вино не по закону? — продолжала допытываться Вассиана.
— Есть такие места, конечно, — пожал плечами Никита. — То, что у вас персидской называют, у нас «толченым яблочным листом» кличут. Или китайским порошком. Иноземцы у себя в гостиных дворах держат, сами дым ядовитый нюхают. Только люди благочестивые туда не ходят. Лукинична сказывает, что семена мака бес посеял на могиле блудницы. Впитавши от разлагающегося тела ее, семена адские произвели траву с кровавыми цветами, а бес научил ее употреблению людей, которые сами того не зная, в державу дьяволу отдаются. Что касается винокурения, то многие люди для себя его варят. Ну, а коли у кого своего вина нет, в кабак царский сходить можно. То места такие, что иные ярыги пропивают даже кафтаны и белье нательное — голыми выходят. Правда, государь наш Иоанн Васильевич вина на дух не переносит, пьянства чрезмерного терпеть не может. Во всей Москве вино употреблять запретил накрепко, а кому невмочь — на холмы пригородные, в кабаки бежать должен. Место сие так и называется: Наливки, наливают всем страждущим. Но и там у кабаков царь стражу повелел поставить, чтобы женщин и отроков в заведения бесовские не пускали. Только никак не возьму я в толк, Вассиана, зачем тебе знать такое?
— А скажи мне Никита Романович, — спросила его Вассиана, — что ты о брате своем, князе Андрее Андомском думаешь? Как избавляться от домогательств его на наследство опозоренное собираешься?
— На то воля государева, — уверенно ответил Никита. — Государь молвил слово, кто победит в соколиной ставке, тому и победу присудит. Я верю, что не обидит государь ни монастырь Кирилловский, ни дом наш княжеский…
— А если государь мнение переменит? Тогда что? Смиритесь? За правое дело как постоите?
Никита промолчал.
— Молчишь, вот, — продолжала Вассиана, — а я скажу тебе, готовить надобно государю решение его, а не всецело на волю его полагаться. Самим плошать нельзя. Андрюшке ловушку подстроить следует, чтобы с головой угодил туда, да во мнении государя сам себя замарал. Вот что делать надобно. Да немедля. Не понимаешь?
— Нет пока.
— Высмеять его надобно. Да не своими, чужими руками подвести, чтоб не заподозрил никто. А когда ослабеет расположение государя к нему, тогда и нанести удар, да тоже скрытно. Вот и избавитесь навеки от угрозы со стороны его. Исчезнет — забудете, как и звали.
— Считаешь ты, что по-божески так поступать? — усомнился Никита.
— Не по-божески, — согласилась с ним княгиня. — А монастырское достояние воровать, девку честную в монастырь спровадить обманом, да у братьев родимых кров и хлеб отнимать при помощи клеветы — это по-божески? Не молитвой ли решил ты остановить его? Не выйдет. Помяни мое слово. Гордыня властвует над ним. В раздоре он давно уже и с Господом, и с ангелом своим — хранителем.
— Для чего ж тебе тогда китайский порошок понадобился?
— Не порошок. Хочу я, чтобы подыскал ты в местах тех человека для меня, которому деньги нужны, который ради них на все готов пойти. И желательно, чтоб дочка у него была. Если ж нет, подберем красавицу, да за дочку выдадим. Хорошо бы, чтоб человек тот пришлый был, не московский, чтобы не знал его никто. Только сам ты не ходи. Не гоже князю Ухтомскому по кабакам слоняться. Ты о человеке таком узнай. А там, думаю, свена нашего пошлем. Он смышлен в таких делах, в Москве не бывал, в лицо его никто не признает. Столкуется тут и подстроим Андрюшке западню.
— Не знаю… Не нравится мне задумка твоя, — опустив голову, Никита вяло сбивал носком сапога землю у скамейки. — По мне, лучше уж в честном бою — кто кого.
— Лоб расшибить с наскоку, ума много не надобно, — возразила ему Вассиана, — а вот хитростью одолеть соперника, тут еще попотеть нужно. Ты подумай, Никита, да завтра же, коли согласен, такого человека присмотри.
— Государь, — на дорожке появился запыхавшийся Сома, — князь Алексей Петрович кличут, к Юсуфу ехать пора. Дайте-ка красавицу мою заберу… Смотри, перья опять распушила! — воскликнул он радостно.
— Бери ее, — Никита передал ему птицу, — скажи князю Алексею, сейчас иду.
Сомыч, посадив соколиху на руку, заспешил к дому. За ним, молча, не попрощавшись с княгиней, пошел и Никита. Вассиана, встав со скамьи, смотрела ему вслед. Он не оглянулся.
Больше трех веков назад честолюбивый полководец Ногай, один из племянников Батыя, хитростью устранив своих соперников, основал новую орду, простиравшуюся от южно-русских степей до самого Цареграда. Из Ногайской орды от темника Тамерланова Эдигы вел свой род князь Юсуф, пятый сын ногайского Мусы-мурзы, младший брат князя Кутума, владевшего Прикаспийскими степями от Яика до Кумы и имевшего немалую дружбу с русскими правителями… Сам Юсуф и младший брат его Шейдяк не раз участвовали в походах великого князя Василия, отца Иоанна. Да и под рукой самого Иоанна отличились особыми победами в войнах против Казанского ханства и Османской империи, чем снискали расположение государево и славу в народе.
Юсуф-мурза, сын татарского бея, был уже не молод. Но осанку, несмотря на годы, сохранил властную и горделивую. Широкое лицо его с маленькими, впалыми, но очень подвижными и проницательными глазами испещрили морщины, но в густых и жестких волосах, заплетенных по татарскому обычаю в множество косичек, седины пока не встречалось. Роста мурза был среднего и коренаст.
В последнее время он старался как можно меньше показываться на людях. Гостей не принимал. Но для сына старинного друга своего князя Петра Ивановича Белозерского, мурза сделал исключение, и даже решил встретить Алексея Петровича в своем московском доме, покинув на время убежище, где скрывался от лиходеев.
Дом Юсуфа располагался в недавно отстроенной части Москвы, называемой Царь-город, где теперь в основном селилась знать, так как за кремлевской стеной места всем не хватало. Находился он на самом берегу Неглинной, недалеко от шведских Гостиных рядов и царского конюшенного двора, и отстроен был в форме большой татарской юрты с мусульманскими башенками.
Встречать князя Алексея Петровича, как гостя почетного и знатного, Юсуф выслал к самым воротам усадьбы своего сына Ибрагима. В его сопровождении князья Белозерский и Ухтомский проскакали через двор и остановились перед крыльцом. На крыльце их уже ждал сам хозяин. Сняв шапки и облобызавшись с Юсуфом, князья прошли в дом. На всем пути их через переднюю и сени расставленные хозяином слуги приветствовали их поклонами до земли.
— Как поживаешь, Юсуф? Чай, не тужишь? — спросил князь Алексей Петрович, опорожнив преподнесенную хозяином серебряную чарку водки, на которой были выгравированы слова: «Чарка добра человеку, пей из нее на здравие, хваля Бога».
Поклонившись гостям, родовитый татарин пригласил их к обильно накрытому столу:
— Прошу, други дорогие, толстотрапезной гостьбе моей уважение выказать. Усаживайтесь поудобнее, — предложил он князьям самые почетные места в доме: под появившимися недавно, после крещения сыновей, православными образами. Сам же с Ибрагимом уселся по правую руку от гостей.
— Жил-то я, не тужил, верно молвил ты, князюш-ка, — ответил он Алексею, — покуда лихо не приключилось. Ты вот угощайся, чай, давно старого Юсуфа не навещал, все в делах государевых, в разъездах. И ты, Никита, не скромничай. Ибрагим, поухаживай за гостем. Финики, изюм у нас, пастила из калины. Побаловать хочу вас утощеньицем с берегов Волги. Знаете, что это? — хитро прищурившись, он указал на золотистое кушанье в серебряном судке, украшенном финифтью. — А? То-то. Арбуз в патоке с перцем, имбирем, корицей и мускатом — пальчики оближешь. Тут вот и красный взвар из винных ягод. Икорка с Каспия, свежая, зернистая из белорыбицы, с уксусом, перцем да лучком, искрошенным мелко. Под вино боярское, на травах да на корице настоянное, да с лимонной корочкой — радость одна. Пейте, ешьте, сейчас чарки-то снова нальют…