— Паоло, Паоло, — прошептала она, неотрывно глядя на мертвую голову своего бывшего возлюбленного, — что же ты натворил? И себя погубил, и меня, и брата своего. И тебя сгубила алчность, камни проклятые, и тебе покоя не было от них. Ведь все ты имел, ничем отец мой тебя не обидел… Продал ты меня за драгоценный ларец, Паоло, а видать, продешевил, вот как вышло… Но я прощаю тебя, чтоб ты знал. Долго я могилку твою искала, вот, нашла наконец. Но не для того я тебя потревожила, чтобы надругаться, а для того, чтобы покоился ты в родной земле, рядом с родителями своими… Спи с миром, — не обращая внимания на выползших из глазниц червей, герцогиня де Борд-жа прикоснулась долгим поцелуем к сероватому лбу черепа и передала его обратно Гарсиа. В глазах ее стояли слезы.
— Постарайся поскорее переправить останки графа в Италию, к кардиналу Джулио де Монтероссо, — приказала он дрогнувшим голосом. — Чтобы похоронил брата в фамильном склепе, как положено. Негоже, чтобы самый верный воин моего отца валялся где-то в чужой земле под копытами лошадей и чтоб каждый нищий, проходя, справлял на него нужду.
Испанец, кивнув, снова упаковал свою ношу. Брезгливо сбросив заползшего ей на руку червя, Вассиана некоторое время молчала, глядя в сгустившийся сумрак за окном. Слеза скатилась по ее щеке. Она смахнула ее пальцами. Испанец молча ждал, что скажет госпожа дальше.
— Князья вернулись? — спросила она, не поворачиваясь.
— Нет еще, госпожа. Но скоро будут. Гонец царский приезжал. Весть привез от государя. Голенище муженька вашего на кулачный бой вызывает.
— Вот как? — обернулась Вассиана. — Держит слово, значит, смелый стал. Ты уж постарайся письмо-то от Ирины ему завтра с ночи еще подсунуть, а то как бы поздно не было потом…
— Есть у меня еще одно сведение, госпожа, уж не знаю, как быть… — осторожно завел испанец новый разговор.
— Что такое? — строго спросила Вассиана.
— Да иноземцы, что у Водьской Пятины к князю привязались, два свена те одолели меня. Так и бегают следом. Я уж устал вид делать, что не замечаю их. Один, пока с Андомой у Гостиного двора говорили, битый час под ногами валялся, мешком прикрывшись, думал, что не замечу его.
— Он же не знал, что ты и затылком видишь…
— Боюсь, как бы в главном деле не помешали… Вертятся под ногами.
— Считаешь, избавиться надо от них? — улыбнулась Вассиана. — Избавиться — шума наделаем, будут искать. Да и зачем? Только руки пачкать. Невелики фигуры. Их использовать надо в наших целях. Чтобы они не за тобой бегали от делать нечего, а по твоим поручениям. Как это сделать? — она снова уселась на кровать, взяв пифона на руки. — Старший их, по всему видно, денежки любит и домой, наверняка, вернуться хочет, к какой-нибудь бабенке своей под крылышко. Вот на том и сыграть надо. Он мне теперь как раз понадобится. Князь Никита, сам знаешь, за грязное дело не возьмется, он честный очень, сердцем чист. Марать его я не стану. По сравнению с прочими, Никита безгрешен, как ангел. Зачем портить жизнь, если человек сам ее не покалечил. У нас калек хватает, с кем дело иметь. А вот свену до ангелов далеко, он мне послужит. И помощник его. Так что постарайся, друг Гарсиа, чтобы, бегая за тобой, они на меня наткнулись. Я уж потолкую с ними.
— Хорошо, госпожа, — низко поклонился капитан.
— А теперь иди, — отпустила его Вассиана. — Слышишь, ворота отпирают, да топот копыт. Князья возвращаются. Иди скорее.
Прижимая скорбную ношу к груди, испанец удалился.
Войдя в дом, князь Алексей Петрович сразу же наткнулся на Сомыча, который при свете крестьянской лучины, дабы не привлекать излишнего внимания, азартно резался в зернь с несколькими дворовыми Шелешпанских. Сидели они почти у самого входа, готовые, если послышатся шаги Емельяны Феодоровны, тут же смотать удочки. Запрещенную церковью игру в дом Шелешпанских притащил конюх Мишутка, подглядевший ее в кабацкой бане, где собирались всякая голытьба да пешеходы. Теперь он сам обучал остальных. Рядом с Сомычем приютился Рыбкин, наблюдавший, как подбрасывают косточки с белой и черной стороной и как они упадут.
— Ну, и чья берет? — спросил, несмотря на мрачное состояние духа, Алексей Петрович.
— Чья?! — уверенно откликнулся Сомыч, хотя остальные, оробев, притихли. — Наша, конечно, Ляксей Петрович. Как иначе-то!
— Молодец ты, Сомыч, — похвалил его князь и прошел в сени. Навстречу ему кинулась Вассиана и низко склонилась в поклоне перед мужем.
— Что так задержались, свет мой? Случилось что? — встревожено спросила она. Князь с нежностью обнял жену.
— Да беда приключилась, княгинюшка. Друга моего Юсуфа супостаты покалечили, чуть не до смерти. Я бы свез тебя завтра к нему, поглядела бы, может, помогла чем.
— Конечно, свет мой, — княгиня ласково прижалась лбом к его плечу, — завтра же и поедем. Только знаешь ты, гонец грамоту царскую привез…
— Да, — спокойно кивнул головой князь, — сказал мне уже Афанасий. Что ж, на все воля государева, да нам не впервой — выдюжим. Как Сомыч говорит — где наша не пропадала. Вот сразу после боя к Юсуфу и поедем, так что соберись.
— Соберусь, свет мой, как прикажешь, — поклонилась княгиня.
Вслед за Алексей Петровичем со двора вошел Никита, и, подняв голову, Вассиана встретила его напряженный испытывающий взгляд. Улучив минуту, когда Алексей Петрович отвлекся, Никита подошел к ней и спросил вполголоса:
— Дозволь узнать, государыня, не знакомо ли тебе по жизни твоей прежней в Италии имя такое, де Борджа?
— Де Борджа? — переспросила удивленно Вассиана. — Кому ж в Италии оно не знакомо. Но для нашей семьи де Борджа всегда были слишком знатны, чтоб сблизиться с ними.
— А разве не известно тебе, — продолжал Никита, не отрывая от ее лица внимательного взгляда зеленющих, как у диковинной кошки, глаз, — что прежде, лет этак тридцать назад, галерой твоей, что на Белом озере теперь на якоре стоит, владели именно герцоги де Борджа?
— Откуда ведомо тебе это? — все больше удивлялась Вассиана.
— Сказал мне один пожилой итальянец мимоходом…
— На Белом озере итальянцев нет…
— Как знать теперь, — усмехнулся Никита, — кто там нынче есть… Только он мне здесь, в Москве сказал, когда я ему кинжал показал, которым Юсуфа поранили. Кинжал тоже, оказывается, фамилии де Борджа принадлежит…
— Все может быть, — пожала плечами княгиня, — я кинжала не видала. Показал бы мне, может, и я тебе что более ясно сказала…
— У меня его уже нет.
— Вот как? Что же ты тогда допытываешься от меня? — спросила она с обидой в голосе. — Меня тридцать лет назад еще на свете не было, сам знаешь, а у кого мой отец галеру купил — мне неизвестно, может статься, и у наследников де Борджа…
— У де Борджа нет наследников, это тоже каждый итальянец знает, — сурово прервал ее Никита.
— Почему каждый? — возразила она. — Может, твой собеседник, от которого ты столько сведений получил, что-то и знает, а я, например — нет. Да я и не итальянка, если помнишь… Возможно, отец мой купил галеру у самого де Борджа, а возможно, у кого-то, кто владел ею после них. Ведь не болталась же она в море ничья! Столь дорогая вещица не валяется на дороге, и в море не плавает без хозяина.
— Вот и я спросить хочу, — продолжал настаивать Никита, — откуда же у твоего отца средства взялись, чтобы ее приобрести? Ведь говорила ты, не очень он был богат.
— Не богат, — согласилась Вассиана, — но ведь обеднел он незадолго до смерти. А прежде… Мы хоть и византийские принцы, но знатностью латинским не уступим. Однако мы, греки — православные, а потому, конечно, с де Борджа и Медичи, истовыми католиками, дружбы не водили…