Слово зацепилось за слово: о службе, о Чечне, о зарплате… Стаканчик за стаканчиком… На свежем воздухе, под огурчик. Тут еще запел кто-то…
Иваныча он не дождался. Заснул. Как провалился. Без снов. Когда пришел в себя, хотелось в одно место. Строго определенное. И уже начала раскалываться голова. Поэтому он прихватил недопитую бутылку с капота машины и побрел в заросли кустарника, что бы посидеть в спокойной обстановке, никуда не торопясь и не думая о посторонних вещах.
ГЛАВА 2. Вассиана
Очнувшись ото сна, Витя обнаружил, что он остался один. Кругом стелился туман, было сыро, зябко и как-то странно тихо. Приподнявшись, Витя прислушался — точно, ни звука вокруг.
Что-то непривычное и потому пугающее почудилось ему в этой тишине. Казалось, он попал в самые недра тысячелетней давности, куда веками не долетал ни единый человеческий вздох. Витя поднялся, справил нужду, застегнул куртку поплотнее и стал осматриваться.
Насколько можно было видеть сквозь туман из густого кустарника, он не ошибся — никого вокруг не было. Не гудели голоса в близком поселке, не играло радио в домах.
Летом ведь в дачных поселках, как в одних домах укладываются, в других уже новую музыку заводят. На реке не проглядывали желтые огоньки бакенов, не гудели двигатели машин на шоссе…
— Стоп, — одернул себя Витя. Как это? Дома исчезли? Ну, палатки — понятно. Игроки разбежались, инвентарь свой, палочки-досочки, унесли, его самого тут бросили, даже не разбудили, добирайся, мол, сам, как знаешь. А Иваныч? Хотя, тоже видать, так и не приехал. Хорош гусь. На фестиваль он отправился — очки втирать начальству, а сам, поди, у бабы какой-нибудь отсиделся.
Тьфу… Слов нет. Да, выбираться-то как-то самому придется. Витя еще раз огляделся. Где дорога, по которой он вчера сюда пришел? В понедельник утром, кровь из носа, надо быть в управе, деньги получить. Если денег он не получит, то останется только одно — повеситься. В кармане ни шиша, а как жить?
А все-таки, куда подевались дома? Не унесли же их с собой ребята с фестиваля. Хотя Витя вчера и не очень внимательно присматривался к округе, не до того было, но заметил, что на противоположном берегу Невы стояли каменные дачи. А теперь сплошной лес стеной стоит, и такой солидный лес, не кустарник крыжовничек-смородинка. Прямо чудеса какие-то.
«А может быть, — вдруг пришла ему в голову мысль, — он после вчерашней „нагрузки“, да еще остатки от предыдущего, в общем, так хорошо заснул, что не заметил, как весь лагерь из Келымы еще куда перебрался, в другое место? И вообще, какой день сегодня? Воскресенье? Или давно уже понедельник, вторник?»
Витя посмотрел на часы. Часы стояли. Он встряхнул их, попробовал завести — не идут.
«Ну, все, кокнул, — подумал он. — Где, кто, в каком месте, сколько времени, какой день — ничего не знаю».
Тут ему вспомнился Рыбкин. Тоже ведь смылся, хорек.
Туман постепенно рассеивался. Становилось теплее.
«Ладно, — решил Витя про себя. — Встречу Леху — морду набью, и Иванычу тоже, а пока надо делать ноги. Перекусить бы чего…»
Желудок старательно напоминал о себе…
— А вот тебе, — взглянув на бутылку в руке, решил Витя. — Попробуй согревающего, а как согреемся, разберемся с остальным.
Он допил из горлышка остатки водки, зажевал ее сорванным с куста листом и снова свернулся на траве под листьями ивняка. Пока не очень холодно, нужно отоспаться. Проблемы будем решать днем, когда поднимется солнце и разойдется туман. А сейчас все одно никаких концов не найти.
— Потерпим, — пробормотал он себе под нос. — Вроде шоссе тут было рядом. Выйду потом, остановлю тачку, а там доберемся как-нибудь до Иваныча. Или к Лике завалюсь, соскучился ведь… Она-то точно покормит.
В задурманенном рассудке явь смешалась со сном, и далеко не сразу Растопченко сообразил, что он уже не спит, а над головой палит яркое солнце. Бывший чекист поднялся, передернул плечами, отбросил в сторону пустую бутылку и решительно двинулся в сторону шоссе…
Однако там, где по его представлениям вчера была дорога, Витя наткнулся на… заболоченную низину, да и вообще земля вокруг была влажная, иногда даже хлюпала под ногами, того и гляди угодишь в какую-нибудь мерзость. Растопченко остановился, раздумывая.
Вдруг из густых кустов, покрывавших низину, его негромко окликнули:
— Виктор Александрович, — голос был сипловатый, слегка простуженный, но как показалось Вите, знакомый. — Товарищ майор!
Растопченко оглянулся, но никого не увидел. Наваждение какое-то.
— Товарищ майор, я здесь, — снова донеслось до него. Кусты раздвинулись, из них показалось бледное, испуганное лицо Рыбкина.
Озираясь, милиционер вылез из укрытия.
— Вы куда все подевались? — накинулся на него Витя. — Бросили меня. В город возвращаться надо…
Но Леха не отвечал. Он молча смотрел на майора широко открытыми глазами, в которых застыл ужас, сравнимый лишь с ужасом в глазах узников Освенцима перед казнью в газовых камерах, как показывают в военных кинохрониках.
— Ты чего, сержант? — снова обратился тот к Рыбкину — Чего молчишь-то? Случилось что ль чего?
Рыбкин приблизился и тихо, словно боялся спугнуть окружавшую их тишину, произнес:
— Все кончено, товарищ майор, мы погибли.
Покорное отчаяние недавнего знакомого произвело на Витю удручающее впечатление.
— Да не крути ты! — прикрикнул он на сержанта — Давай выкладывай, что случилось, пока я спал!
— Мы в другой мир провалились, — со значением, как величайшую тайну, поведал ему Рыбкин, — Пока вы спали, вот обнаружилось…
Растопченко рассмеялся:
— Леха, меньше пить надо! Что за бред! Вот бедолага, видно, крепко ты перегрузился, — он ободряюще похлопал Рыбкин по плечу. — Давай, пошли к шоссе. Куда делись-то все? Где машина? Ребята где?
Но Рыбкин не шелохнулся.
— Старшего нашего зарубили, — продолжал он все таким же убитым голосом. — Еще нескольких человек зарезали в деревне. Тут, рядом. Остальные… Остальные вдоль реки пошли, мост искать. А я вот остался. Вас жду. Обещал же вчера, что вместе будем. Товарищ майор, — Рыбкин с тревожной надеждой заглянул Вите в глаза. — Что будет-то? А? Мы домой-то попадем? Ко мне мама приехала. Мне в общагу надо. Ведь представляете, что получается, — Леха схватил Витю за рукав, — нет больше ничего: нет Питера, то есть, еще нет, нет шоссе, нет телефонов, нас с вами тоже еще нет…
— Нет, Леша, ты точно рехнулся, — успокоился Витя, — с перепоя это у тебя. Ну как это, нас с тобой нет, когда вот ты стоишь, и вот я стою? Дышим, говорим, потрогать друг друга можем. Живы-здоровы. Значит, мы есть. Ты согласен?
Рыбкин утвердительно кивнул.
— Следовательно, — уже совсем весело продолжал Витя, — раз мы есть, значит, все есть: и шоссе, и машины, и телефоны… Просто забрели мы с тобой вчера по пьяни в какую-то тьмутаракань, а твои дружки-менты даже не побеспокоились нас поискать. Давай, пошли, нет времени болтать, — он подтолкнул Леху под локоть. — Вместе держаться будем. — А потом спросил с легкой издевкой: — А тебе всегда по этому делу чужой мир мерещится, или иногда там декабристы захаживают? Или тебе эти артисты с фестиваля голову заморочили?
Но Леха молчал. Красноречие Растопченко также иссякло. И некоторое время они шли, не разговаривая. Вокруг все было так же тихо и пустынно. И никаких намеков на шоссе или прочие достижения цивилизации. И вдруг Витю осенило, чем поразила его с первых же минут пробуждения необыкновенная тишина кругом. Чем она была необыкновенна? А вот как раз тем самым: отсутствием привычных уху городского жителя отзвуков цивилизации, от которых под Питером не скроешься в самом глухом лесу. Не было даже воспоминаний о них. Тишина вокруг была девственной и абсолютной, как при сотворении мира, а воздух… Воздух тоже явно был другим… Сразу он как-то не почувствовал этого. Все вокруг было другим: деревья, топь, трава. Нехоженое, дикое, величественное, исконное… Витя снова почувствовал тревогу.