На документе в правом верхнем углу двумя черными линейками отбито: «Составлен исключительно для высших государственных установлений». Камо этим нисколько не пренебрегает. Напротив, преисполнен уважения. По-хорошему завидует тому, кто сумел известить Ленина. Владимир Ильич тайно снятую копию доклада обнародовал в Женеве. В тысячах экземплярах. Со своим простым резюме: «Мы тоже стоим за гражданскую войну… да здравствует революция, да здравствует открытая народная война против царского правительства и его сторонников!»[16] Тем экземплярам, что предназначены для Кавказа, пути-дороги проторены большевиками через Балканы в черноморские порты Турции. Оттуда на фелюгах с апельсинами, табаком, кожами в Батум и Поти. Или из Швейцарии в Персию. Дальше с верблюжьими караванами в Баку, Эривань, Тифлис.
Так что, по рассуждению Камо, на его долю остается обидно мало. Позаботиться, чтобы сокровенные мысли директора департамента полиции принесли ему заслуженную славу. Только бы кавказцы узнали, а уж оценить по достоинству сумеют!
Крутая воля времени подстегивает, торопит.
В газетах политически благонадежных, обязательных в приемных присяжных поверенных, частнопрактикующих врачей, а также в клубе Французского общества и модных магазинах барона фон Кученбаха на Головинском проспекте и Воронцовской набережной, все чаще…
«Кавказ», пятого июня:
«Наместнику на Кавказе графу Воронцову-Дашкову высочайше предоставлены новые полномочия».
«Русское слово», девятого:
«В Тифлисе манифестация «Патриотического общества» священника Городцова из второй Миссионерской церкви. На балкон своего дворца вышел наместник граф Воронцов-Дашков, с ним супруга графиня Елизавета Андреевна, дочь графа Ирина Илларионовна и невестка графиня Ирина Васильевна».
«Русское слово», одиннадцатого:
«На заседании городской думы имели место повышенно эмоциональные речи господ гласных.
Гласный Кючарянц:
— Мы содержим городовых, а они нас же бьют. Этого оказалось недостаточным, и нам навязали еще дворников. Мы содержим и последних, но и они тоже бьют. Таким образом, мы изображаем из себя, в сущности, гоголевскую унтер-офицершу, которая сама себя бьет.
— Если в городе таковы плоды усиленной охраны, то можете себе представить положение деревень, предоставленных стражникам.
Городской голова Вермишев покорнейше просит не выходить за рамки повестки дня, не допускать выпадов.
Гласный Богдасаров:
— Наша полиция незаконно привлекает 3 тысячи дворников к борьбе с обывателями. Пристав 4-го участка поломал ребра управляющему домом за увольнение дворника. Это только частицы общего бесправия и отсутствия гарантии личности российского обывателя. Я сам был очевидцем, как городовые везли двух рабочих, с которых кровь лилась на мостовую от немилосердных побоев… (Долгий колокольчик городского головы. Шум.)
Гласный Свешников:
— Полиция напускает дворников на обывателей не по простому призыву, а предварительно собирает их на особых дворах и обучает искусству драться с населением, тренируя их для большей резвости, как обыкновенно тренируют охотники борзых, или жокей — скаковых лошадей…»
«Кавказ», четырнадцатого:
«Полицеймейстер Тифлиса Ковалев поправляется после совершенного на него покушения. По выздоровлении он получит новое назначение. Должность полицеймейстера займет жандармский ротмистр Цисс».
«Кавказское обозрение», восемнадцатого:
«В центре Тифлиса, на Головинском проспекте, случилось следующее неприятное событие: члены «Патриотического общества» появились в конце проспекта и с криками «ура!» направились ко дворцу. Манифестанты, поравнявшись с гимназией, потребовали от публики, стоявшей у ворот гимназии, снять шапки и присоединиться к шествию. Это требование некоторыми из публики, а также и гимназистами, не было выполнено, почему манифестанты стали избивать их и ворвались во двор гимназии.
В домах Зубалова, редакции «Тифлисского листка» и Артистического общества перебиты все стекла… В продолжение этого времени часть манифестантов с казаками подвергли погрому все три этажа дома Манташева. Отнимали все ценности, какие только попадались под руку: деньги, украшения и т. п. Слышались выстрелы, вопли женщин и крики детей.
Патриотическая манифестация не оставалась на одном месте. С флагами, портретами царя и пением гимна она направилась дальше ко дворцу, где несмолкаемым криком «ура!» приветствовала наместника.
В Михайловскую больницу ночью было доставлено 38 трупов и 66 раненых».
«Русское слово», двадцатого:
«На улицах царит необыкновенное оживление обывателей. Спешно делают закупки, запасаясь главным образом провизией. Мяса уже нет, хлеб можно достать с трудом. Движение трамвая с пяти часов приостановилось. Началась всеобщая забастовка».
Требования самые насущные: освободить политических, упразднить военные патрули, вооружить народную милицию, запретить «общество патриотов» — сколоченные по петербургскому рецепту попом Филимоном Городцовым «черные сотни» погромщиков и убийц.
За Тифлисом вся Грузия. Замирают порты в Батуме и Поти. Покидают рудники добытчики марганца в Чиатурах. Железнодорожники узловой станции Михайлово разбирают пути у Сурамского туннеля. Прерывается связь Черноморья с Каспийским побережьем. Перепуганный наместник испрашивает разрешения объявить военное положение. Свистят казачьи нагайки, трещат залпы. Впереди события еще более кровавые.
В августовский тягостно душный день пять казачьих сотен окружают городскую думу. В зал заседаний, переполненный делегатами тифлисских заводов и Закавказской железной дороги, врываются полицейские. Приказ: «Немедленно разойтись!» Никто не двигается, да и бесполезно. Проходы уже забиты спешенными казаками. На делегатов наведены карабины. Стреляют в упор.
На грохот залпов к зданию думы сбегаются толпы горожан. Стрельба, рукопашные схватки. Около четырехсот человек убито, ранено, искалечено. «Лужи человеческой крови стояли на тротуарах до вечера», — пишет матери свидетельница расстрела писательница Леся Украинка.
В сущности, о том же — известный грузинский юрист, защитник на крупных политических процессах, Арчил Бебуришвили:
«Приехал я в Тифлис 29 августа. Дата памятна навсегда, так как в этот день устроена бойня в здании городской думы. Под неимоверно тяжким впечатлением мы в кругу товарищей обсуждаем случившееся, и здесь я впервые вижу Камо. Он страшно взволнован, мечется, негодует, требует немедленных героических действий.
В следующие дни он проявляет неутомимую деятельность: выясняет количество убитых и раненых, их личность, организовывает помощь нуждающимся в ней, укрывает тех, кому, по нашим представлениям, угрожает арест. Старшие товарищи отличают его как крупного подпольщика, конспиратора. Он налаживает где-то в пригороде начинку самодельных бомб, обучает рабочие дружины самообороны, доставляет нелегальную литературу, ведет типографию».
Камо не знает об этой записи в дневнике Бебуришвили, не то употребил бы самые крепкие выражения. Далеко не педант, он мгновенно взрывается, если кто отступает от правил: «Без особой нужды никого не посвящай в свои дела. Что нельзя знать врагу, не открывай другу. Так в случае провала лучше друзьям и самому легче держаться на допросах». В пользу Арчила лишь то, что размах занятий Камо он несколько преуменьшил, сузил.
Не упомянул о добытых Камо, пока тщательно припрятанных винтовках. И бомбы не так просто начиняются где-то в пригороде. В июле «Правительственный вестник» основательно подбодрил тифлисцев. «В 3 часа дня на улице была задержана женщина с корзиной, в которой обнаружено 3 начиненные бомбы… Полиция установила, что изготовленные из таких элементов бомбы фабрикуются на одной якобы пустующей даче в Тифлисском уезде между Мцхетом и Авчалами. В связи с этим под вечер команда из казаков под начальством жандармского ротмистра окружила и захватила это здание. Среди обнаруженных на даче материалов найдены 24 еще недоделанные бомбы, 4 начиненные динамитом, несколько пудов динамита, 500 пачек нитроглицерина, склянка с гремучей ртутью и бикфордов шнур… Во время обыска из садов раздавались револьверные и ружейные выстрелы, на что казаки ответили стрельбой».