Сообщение Ладыжникова более чем неутешительное. После первого допроса в полицей-президиуме Камо отправлен в следственную тюрьму. Прокурор при королевском суде выдвигает обвинение в нарушении закона против преступного и общеопасного употребления взрывчатых веществ от июня 1884 года. Закона о динамите, как с трепетом говорят немцы. Десять лет каторжной тюрьмы в лучшем случае… Более вероятно, что при дружеском содействии департамента полиции в Берлине раскроют, что страховой агент Мирский — Камо. Портрет будет нарисован достаточно впечатляющий. Опаснейший террорист, создатель тайных лабораторий по изготовлению бомб, международный организатор складов и контрабандных перевозок оружия и адских машин, похититель золота и банкнот, беглец из множества тюрем… Каждый добропорядочный немец, классический Михель в ночном колпаке, постоянно дрожащий за свою собственность, испытает облегчение, узнав, что закоренелый злодей выдан России и, по всей вероятности, будет повешен!
В Германию отправляются Максим Литвинов и Мартын Лядов. Максим Максимович для благополучного завершения их общих с Камо предприятий — пересылки в надежные адреса последнего транспорта с оружием, уже ожидающего в Гамбурге, и динамо-машины, доставленной из Софии от Тюфенчиева. Из-за нее, из-за этой динамо-машины, испытывает мучительные страдания Гартинг. «Полицейские власти здесь не знают, что динамо-машина есть собственность Мирского, — с болью сообщается в очередной шифровке Трусевичу, — и невозможно им на это указать, дабы не причинить непоправимого ущерба агентуре. Эксперт, которому машина приватно показана, заявил, что машин подобной конструкции в продаже не существует, что она, несомненно, специально приготовлена неизвестным техником для больших взрывов домов, мостов, железных дорог и т. и.».
Иные занятия у Мартына Лядова. Он много лет прожил в Берлине, хорошо знает обстановку, людей, язык. У него свои возможности, обременять Житомирского ему нет нужды. Придет время — Мартын Николаевич напишет на полях рукописи Барона Бибинейшвили:
«По поручению Ленина мне пришлось организовать защиту Камо в Берлине. Ильич очень любил и ценил Камо и говорил, что надо принять все меры к тому, чтобы спасти Камо. С просьбой об организации защиты я обратился к Карлу Либкнехту. Он выдвинул кандидатуру своего друга и товарища по партии, депутата парламента от социал-демократов Оскара Кона для официальных сношений, сам же взялся влиять на печать и на партийные верхи».
Либкнехт знакомит Лядова с Коном. Вдвоем они быстро выполняют все необходимые формальности. Королевский суд признает доктора Оскара Кона правомочным защитником интересов Мирского. А Лядову дольше испытывать судьбу не следует. Его в недалеком прошлом дважды высылали из Пруссии, отбирали подписку о невозвращении. К тому же далеко не кстати продолжаются аресты среди русских политэмигрантов. Забраны Лука — бывший секретарь Московского комитета эсдеков Виктор Таратута — и, что особенно настораживает, Штиглуц — Богдан Кнунянц, много лет близко знавший Камо по Тифлису, Баку. Встречались они и в Берлине.
Прощаясь, Лядов с Коном уславливаются, что в дальнейшем связи будут поддерживаться через Житомирского из Заграничного центрального бюро.
То ли по своей инициативе, то ли по совету из Куоккалы несколько дней спустя из Гамбурга Лядов передает Житомирскому, что тому в самом ближайшем времени придется приехать в, Россию: «Будем решать, какие меры необходимы для освобождения Камо».
Снова Гартинг — Трусевичу:
«…Приняв в соображение крупное положение, агентурой занимаемое среди большевиков, и ввиду ожидаемого в ближайшем будущем перекочевания главарей этой партии из России для подпольной работы за границу, я посчитал нахождение агентуры в такой момент вблизи большевистского центра крайне желательным. Поездка, несомненно, сведет агентуру со всеми секретными заправилами большевиков, еще больше упрочит ее положение как хорошего исполнителя особо важных поручений.
Со своей стороны я снабдил агентуру паспортом на имя доктора медицины Ильи Ивановича Шорина и ходатайствую о выделении дополнительных средств на расходы по данной поездке… Также покорнейше ходатайствую наружного наблюдения за вышеназванным Шориным не устанавливать. Наблюдение, несомненно, будет замечено революционерами и поведет к нежелательным выводам…»
Размашисто, обязательным зеленым — в подражание кумиру Столыпину — карандашом Трусевича: «Докладывать мне срочно о ходе дела!»
Боже упаси промедлить, всё бы докладывал безмерно старательный Житомирский, если бы только ему, всюду вхожему, не была так недоступна психология подлинных революционеров. Примчавшись по каким-то своим хлопотам в Париж, он вновь сталкивается у земляков-бакинцев с доктором Гавриилом Сегалом. Тем, кому в кафе на Фридрихштрассе так трогательно жаловался на «неосторожного и крайне беспечного» Камо. Сейчас, подлаживаясь под общее настроение кавказцев, Житомирский предельно скорбит.
На расспросы Сегала отвечает с готовностью. Да, у Камо нашли чемодан с оружием, динамит и взрывчатую машину. На его квартиру набрели чисто случайно. Ужасная нелепость, кто-то из товарищей потерял адрес на сходке во время разгона ее полицией… Если Камо выдадут России, его повесят!.. Сам Камо молчит. Редакция «Форвертс»[32] предоставила ему адвоката. Камо с этим адвокатом, весьма приличным человеком, общаться не захотел. Хорошо, что он, Житомирский, вспомнил: Камо как-то приходил к нему домой на небольшую дружескую пирушку. Хозяйка тогда надевала свое колечко, оно одно-единственное. Камо заметил, похвалил работу ювелира. Теперь по настоянию Житомирского адвокат взял колечко с собой, невзначай показал Камо. Контакт установился полный. Увы, мало что дает. Выход один — это организовать побег и для этого надо договориться с товарищами в России.
Тут же предложение: «Я слышал, вы через несколько дней двигаетесь в обратный путь, спешите в родные бакинские палестины… Так-так. Зайдите в Вене на почтамт, я вам экспрессом пошлю весточку, если узнаю что нового… Не благодарите, я понимаю, как вы переживаете…»
В Вене Сегала действительно ждет почтовая открытка, предусмотрительно вложенная в плотный конверт. Всего несколько слов. Из тех, что запоминаются на всю жизнь: «Камо Вас оговорил. Возвращаться в Баку Вам нельзя!»[33]
Особых колебаний нет. Сегал сразу меняет маршрут. Он спешит отыскать Красина. Хотя и не коренного, а все-таки своего бакинца, предельно уважаемого. У Леонида Борисовича один вопрос:
— Вы вернетесь в Баку?
— Разумеется.
— Я так и думал… Не забудьте порвать открытку!..
В поезд садится и Красин. По неотложным коммерческим делам крупный российский негоциант торопится к своему швейцарскому банкиру… Ничего, версия срабатывает. Пограничные власти препятствий не чинят, наоборот, предупредительны. Ну а в Женеве Миха Цхакая или Вячеслав Карпинский скажут, где обосновались Владимир Ильич с Надеждой Константиновной, также покинувшие Куоккалу.
Женева встретила резким, пронизывающим ветром — бизой. В качестве сенсации продавались открытки с изображением замерзшей на лету воды около решеток набережной Женевского озера. Город выглядел мертвым, пустынным. Под стать погоде настроение. И тема разговора, ради которого Красин приехал, о Камо, конечно.
Предложение Красина кажется невероятным, даже бесчеловечным.
— Вы уверены, голубчик Леонид Борисович? Мы не причиним ему дополнительных страданий без пользы притом? Он согласится, выдержит?
В час, отнюдь не предназначенный для свиданий с заключенными Альт-Моабит криминаль герихт — Моабитской уголовной тюрьмы — все тот же богатый и, похоже, достаточно чудаковатый российский негоциант входит в одиночную камеру к Мирскому. Хорошо оплаченный смотритель дает десять минут. Им, давно понимающим друг друга с полуслова, вполне хватит. Чтобы принять решение, на долгие годы определяющее судьбу Камо.
Поездка Житомирского в большевистский центр, само собой, отпадает. Он нисколько не потребовался Красину и в его берлинских занятиях. За крайним недосугом Леонид Борисович навестить его не смог. Тем более что нахлынули новые экстраординарные события. Вот о них Житомирский более чем хорошо осведомлен. Ему не нужно, как Леониду Борисовичу, читать и перечитывать сообщение «Берлинер тагеблатт»:
33
Тут бы и добавить: «Я уже позаботился, донес Гартингу. Департамент полиции предупрежден: «Доктор Сегал, служащий в Баку, в больнице Совета Съезда нефтепромышленников, во время приезда в Берлин посещал Камо, и в записной книжке последнего записан адрес Сегала. Сегал является крайне серьезным социал-демократом большевиком, пользуется известной репутацией и хорошо знает личность Камо».