Выслушав сбивчивые объяснения художника Каминки, адвокат задал несколько вопросов, а затем сказал:
— Перед тем как пойдете на разбирательство, справьтесь у секретарши, передала ли она ректору заказное письмо от адвоката Пичхадзе. Если нет, потребуйте, чтобы до начала разбирательства письмо было бы у него на столе. Без этого в спектакле не участвовать, ясно? И вышлите мне завтра чек на три тысячи шекелей. Учтите, сумма со скидкой пятьдесят процентов. Как другу Гоги. Привет.
ГЛАВА 5
излагающая подробности суда над доцентом Каминкой
Утром в четверг художник Каминка явился на разбирательство. Как всегда, первым делом по приезде в академию, благо приехал он на полчаса раньше назначенного часа, он пошел в буфет, чтобы выпить утренний капучино. Встречаемые им коллеги либо, коротко кивая головой, срочно начинали торопиться по важным делам, либо делали вид, что не замечают. В одиночестве он пристроился у окна.
«Интересно, почему я совершенно ни о чем не думаю? — размышлял художник Каминка, тупо глядя на хорошо знакомый ему пейзаж. — Ну совершенно ни о чем не думаю, а ведь надо бы подумать. Хотя бы о том, что я скажу. Ведь надо будет что-то сказать. Что-нибудь сказать. Что-нибудь сказать. И о пейзаже я не думаю. Смотрю и не думаю. Ни про цвет, ни про ритм, ни про историю. Здесь ведь все история, а я не думаю…»
Из оцепенения его вывел резкий голос Анат, секретарши ректора:
— Ну что же это вы, Каминка!
Художник Каминка вздрогнул и очнулся:
— А что…
Секретарша, высокая полная дама лет тридцати, не разжимая губ, процедила:
— Что? Все вас ждут. А вы кофе тут пьете.
Художник Каминка растерянно посмотрел на картонный стакан нетронутого, уже холодного капучино, вскочил, замешкался на секунду: не выпить ли кофе — у него внезапно пересох рот, — но секретарша уже повернулась и, покачивая обтянутым фиолетовыми тайцами широким задом, между которым и розовым топиком блестела полоска голой спины, двинулась в сторону ректората. Художник Каминка послушно поспешил вслед за ней. Какое, в сущности, рвотное сочетание — этот розовый и фиолетовый… Они прошли по коридору, завернули направо в приемную, секретарша, кивнув на дверь ректора, двинулась к своему столу, и тут художник Каминка вспомнил про письмо.
— Тут ректору письмо должно было прийти, — сказал он и поморщился, услыхав свой заискивающий голос, — от адвоката письмо. С нарочным.
— Вы не слышали разве, вас ждут, — не глядя на него, сказала секретарша, садясь на свое место.
— Нет-нет, — заторопился художник Каминка, — это важное письмо, посмотрите, пожалуйста. Оно… я тогда вообще не пойду! Там дата стоит, оно заказное, вы обязаны…
Секретарша оценивающе взглянула на занервничавшего преподавателя. Инстинкт самосохранения, обостренно развитый у большинства чиновников, подсказал ей, что передача письма, даже если и будет перестраховкой, ущерба точно не принесет. Кивнув, она порылась в стопке бумаг, лежавших на правой половине стола, выудила желтый конверт, вложила его в папку и, громко стуча каблуками, вошла в кабинет ректора. Художник Каминка проскользнул за ней внутрь и, пробормотав: «Здрасте всем», пристроился на свободном стуле у дальнего конца стола. Во главе стола располагался ректор Юваль Янгман, человек из породы мужчин, на которых всегда хорошо сидит костюм. Справа от него протирала очки генеральный директор академии Яаара Бар Ор, яркая, лет под сорок, молодо выглядящая брюнетка. Рядом с ней что-то рассматривала в мобильном телефоне пухлая дама, декан Глория Перельмуттер. Напротив них сидели представительница союза студентов красоточка Орли Пелед и председатель профкома преподавателей Арье Курцвайль, седобородый сухой старик в вязаной кипе, непонятно как державшейся на лысом блестящем куполе головы.