Водить студентов по улицам художник Каминка не стал, но перспективе обучать перестал, про горизонт не упоминал и замечаний на этот счет не делал. В конце концов, до пенсии ему оставались считаные годы. Однажды в середине первого семестра, после урока, на котором он по ходу дела процитировал фразу немецкого композитора Пауля Хиндемита: «Когда мне заказывают траурный марш, я не душу свою жену, чтобы испытать скорбь и отчаянье, а когда мне заказывают свадебный марш, не бегу на улицу искать девушку, чтобы влюбиться. Я знаю, как это делается», — к нему подошли два студента. Один из них, с вязаной зеленой кипой на стриженой голове, набычась, сказал:
— Мы хотим уметь рисовать табуретку как она есть.
А второй, высокий, с длинными вьющимися волосами и веселыми глазами, добавил:
— Самовыражаться мы можем где угодно, а здесь мы хотим научиться, как это делается.
Художник Каминка в растерянности смотрел на стоящих перед ним юношей. И вдруг вспомнил, как давным-давно зимним вечером, вцепившись окоченевшими руками в тяжелую папку своих работ, тащил ее по гудящему, остро бьющему снегом в лицо переулку на показ художнику Ватенину, тогдашнему своему кумиру. Он, словно отгоняя наваждение, мотнул головой, неуклюже повел руками и неожиданно для себя самого сказал:
— Ну что ж. Приходите в мастерскую. Это около главпочты. В пятницу. Там и стоянку легко найти.
Довольно быстро у него набралась группа в полтора десятка человек. Художник Каминка рассказывал им, что перспектива — это не точка схода на горизонте, а способ перевода с языка трехмерного пространства на язык двухмерного. Что, как любой перевод, это не копирование, а творческая работа. Что перспектива есть не что иное, как пластический эквивалент мировоззрения определенной эпохи, поэтому перспектив много, поэтому нет «правильной» перспективы, и что в каком-то смысле запрет на итальянскую иллюзорную перспективу справедлив, ибо она не отражает индивидуалистический дух эпохи. Что научиться рисовать табуретку как она есть не самоцель и что учить законы надо для того, чтобы уметь их обходить, ибо каждый хороший художник — преступник, а преступнику необходимо знать законы, иначе он неминуемо попадается… На выставке в конце года работы его группы настолько отличались от работ остальных студентов, что Дуду Намаль заподозрил что-то неладное. После короткого расследования правда о пятничных уроках выплыла наружу и разразился скандал…
ГЛАВА 2
рассказывающая о западне, в которую попал художник Каминка
Четыре судьбоносных бетховенских удара пронзили благостную тишину замершего в субботнем оцепенении города. На пороге мастерской художника Каминки стояли его коллеги по службе в академии. Похожий на постаревшего теленка Асаф бен Арье, симпатичный мужик лет пятидесяти, был одним из любимцев художественного истеблишмента. С год назад его выставка в Тель-Авивском музее под названием «Образ и Материал» — небольшие квадраты негрунтованного холста с мазком синей краски посередине под названием «Море», голубой — под названием «Небо», желтой — под названием «Песок» и т. д. — принесла ему восторженные отзывы критиков и приз главы правительства в номинации «Пластическое искусство». Художник Каминка общего восторга, как и ожидалось, не разделял, а от вопросов отделывался загадочной фразой: «Японец, он нет».
Рядом с Асафом стояла Смадар Элькаям, костистая брюнетка лет под сорок. Под фиолетового цвета волосами в правой изломанной черной брови блестела золотая булавка, из накрашенных темно-фиолетовой помадой губ свисала сигарета, а черные, конские глаза мрачно метались, быстро перепрыгивая с предмета на предмет, с лица на лицо, цепко ощупывая и оценивая степень пригодности объекта к проекту, который назывался «Жизнь и творчество Смадар Элькаям». В этой женщине постоянно бурлило плохо скрываемое беспокойство, что проект этот подвергается неопределенным, но очевидным враждебным проискам с целью оттеснить ее из центра художественной жизни куда-нибудь подальше, а то и вовсе задвинуть в тень, где сохнут лишенные живительного внимания сотни ее коллег, так и не сумевших пробиться на арену, где места хватает лишь немногим, самым упорным и изобретательным бойцам. Тревога эта была отнюдь не беспочвенной, ибо любой успех вызывает мутную и небезопасную волну зависти и интриг, и хотя до сих пор все ее начинания пользовались исключительным успехом, бдительность была вполне уместна и к тому же принуждала Смадар к постоянной активности, что, надо признать, только шло ей на пользу. Как и Асаф, выпускница «Бецалеля», она произвела фурор выставкой, открывшей серию экспозиций, где выставлялись произведения, основой которых служили коричневые бумажные пакеты сети кафе «Гилель». «Эктив-Эспрессив» — название стиля художницы — отражало стимулирующее действие эспрессо, с одной стороны, и экспрессивность творчества художницы — с другой.