Вернисажи художник Каминка не любил не только по природной пугливости и робости характера, но и потому, что работы, впервые оказавшись на ярко освещенной экспозиционной стене, бесстыдно выставляли напоказ все те огрехи и просчеты, которые были упущены в мастерской. Нервный, злой, старательно притворяясь любезным, он мучительно поддерживал беседу с немногочисленными визитерами, когда в галерею ворвался шелестящий огромным букетом белых роз вихрь и кинулся ему на грудь. Она крепко прижалась к нему, и сквозь плотную зимнюю одежду его опалил жар юного тела. И — слаб человек! — не выдержал художник Каминка, прижал ее к себе еще крепче и с восторгом и замиранием сердца почувствовал, как быстрый язык девушки скользнул по его зубам.
С возобновлением занятий художник Каминка старательно избегал оставаться с Рони наедине, но взгляд девушки неотрывно преследовал его, и, когда их глаза встречались, она еле приметно улыбалась, словно сообщая пароль причастности к тайному заговору. Однажды, случайно столкнувшись на пустой лестничной площадке, она снова прильнула к нему, и опять художник Каминка ощутил полное изнеможение и невозможность, нежелание сопротивляться. Он понимал, что рискует карьерой, репутацией, вожделенной пенсией, наконец, и ужасался своей беспомощности. Он отдавал себе отчет в том, что ему, уже давно вышедшему из группы самцов, могущих рассматриваться самками в качестве возможного партнера, попросту льстит внимание девушки почти на сорок лет его моложе, но не осознавал, что на деле ему кружит голову призрачная возможность вернуть себе молодость, вновь обрести способность к безоглядному, безумному поступку, риску, ощутить веселую легкость и сознание собственного всемогущества, о которых он забыл так давно, что даже и не тосковал о них, и которые, внезапно ожив, дразнили его сейчас мгновенной своей доступностью. Вместе с тем он испытывал страх. Не только страх возможных последствий запретной связи. Это юное, лучащееся бесстыдным желанием, источающее жаркую чувственность тело заставляло художника Каминку сомневаться в своих способностях насытить его, довести до обморочного забытья, и этот страх был еще ужаснее и постыднее первого. И наконец, одна только мысль о том, что она увидит раздутую оплетку варикозных вен на его ногах, желтые брюшные складки, жирные валики на пояснице, обрюзгшие, свисающие мышцы груди и рук, заставляла его губы кривиться в гримасе мучительного отвращения.
— Я почти на сорок, ты слышишь, сорок лет тебя старше, — умоляюще бормотал художник Каминка, сидя рядом с Рони в крохотном ресторанчике «Чьело» в нижнем конце улицы Агрон, месте, где, по его расчетам, не было шансов встретить знакомых. — Пойми, это не шутки. Мы слушаем разную музыку, читаем разные книги, нога моя не ступала в дискотеку, ну, что еще, вот — я не ем гамбургеры… — Он положил свою руку на ее запястье и тут же, словно обжегшись, отдернул.
— Разве это имеет значение? — Ее губы с влажным бликом на нижней приоткрылись и узкая полоска белой эмали блеснула в темной каверне рта. — Я ведь тебя люблю.
— Господи, Рони, — простонал художник Каминка, — да подумай ты о самых очевидных вещах! Ну не двадцать мне лет и даже не сорок! Ты что, хочешь, чтобы в один прекрасный момент я на тебе дух испустил? Тебе это надо?
— Это не важно.
— Боже мой! А что же важно?
— Важно то, — твердо сказала Рони, — что я тебя люблю.
— Рони, ты все это выдумала, — отчаянно, стараясь не смотреть девушке в глаза, бормотал художник Каминка. — Прошу тебя, Рони, давай оставим…
— Но я не могу оставить, — плечи ее капризно приподнялись. — Как я могу оставить, если люблю тебя?
Художник Каминка развел руками:
— Это безумие.
— Ну и что? — спросила Рони.
В течение следующих месяцев художник Каминка во время занятий к Рони не подходил и тщательно избегал любой возможности оказаться с ней наедине. Аудиторию покидал в сопровождении кого-нибудь из студентов, на парковку шел вместе с кем-нибудь из коллег. Три ее письма он выкинул, не вскрывая конверта. Летом Рони улетела в Грецию. В новом учебном году на занятия она не явилась, а вскоре поползли слухи, что Рони Валк крестилась и постриглась в монахини. В конце первого семестра секретарь кафедры Ирит Нахмани вручила художнику Каминке подписанное ректором академии письмо о временном отстранении от работы до выяснения обстоятельств инцидента.