- Кто посмел явиться в мои владения?, - кричал он, оглашая окресности, а горное эхо искажая его рик до невероятных размеров сотрясало гору Хуррум.
-Что это?, - ужаснулись воины, ибо на миг им показалось, что где-то совсем рядом промчалось стадо диких туров, сотрясая своими копытами небо и землю.
Все, как водится, изрядно испугались, а грозное рычание не умолкает, воет всею своею звериною глоткой, и от этого стало им ещё страшнее, ибо этот рык был подобен небесному грому. Тут уж все догадались, что это рычит свирепый Хувава. В тотже миг грусть-тоска нехоженными тропами заползла в сердца спутников Гавгамеша, сник даже могучий Энкиду, начал упрашивать своего верного товарища.
- Друг мой, - говорит ему Энкиду, - если бы ты только мог чувствовать слабость в моем теле, то понял, как сильно затекли мои ноги, онемели мои руки.
-Неужели ты заболел, - переживал за друга Гавгамеш.
-Это хуже чем болезнь, давай мы дальше в лес ходить не будем, ведь ты Хуваву не видел, потому и не трепещет сейчас твое сердце, - отвечал ему Энкиду. - Я в свое время видел его и пережил духовный страх, да сердечный трепет. Зверь он равного которому нет и не было в этом мире.
-Так уж и зверь, - не верят услышаному воины.
- Верьте мне, Хувава больше чем зверь, - убеждал их Энкиду, - это существо своим мужеством равня великим титанам….. Две тысячи лет тому назад, у царя царей Тартара родился младший сын, красотой равного которому ещё не видел свет, храбрым и мужественным был сей царевичь, просто жуть. Представляете, он один не убоялся Арийской орды завоевателей. Хотя и мог сохранить себе жизнь, взял в своё руки оружие и вышел с малой дружиной против неисчислимых полчищ, доказав, что не перевелись еще багатыри на земле нашей. Но что горсть храбрецов могла противопоставить черной орде завоевателей, переехали они через Хуваву и даже не заметили, раздробив его кости на сотни мелких осколков. Это уже потом его собрали из тысяч разрозненных кусочков, сшили и склеили из остатков сотен изрубленных воинов, от того и вид его страшен. Его немигающие очи испепеляют огнем, ибо глаза ему изготовили из горного стекла абсидина, и нет от того взгляда спасения. Его зубы, как зубы дракона, ибо собраны они из тысяч клыков выбитых в бою. Его глотка поток ревущий, ибо сшита она из тысяч глоток. Его лицо, что образ львиный, ибо собран и сшит из тысяч изрубленных воинов. Ноги, что кривые оглобли, руки, что крюки, горб на спине, что эта гора Хуррум, а хвост подобен хвосту дракона … Поэтому, если мы не хотим своей головы лишиться, лучше нам в его владения не соваться, а устроив западню, заманить Хуваву в ловушку и прикончить одним махом.
Гавгамеш несказанно поразился такими речами, он то представлял избиение стража кедрового леса совсем по-другому, думал, в честном поединке срубит его голову, прославив себя в веках. А теперь его уши слушают жалкие трусливые речи, и говорит их не кто иной, как верный друг Энкиду.
- Зачем ты говоришь эти страшные речи, - обвинял Гавгамеш друга, - зачем пугаешь народ, неужели ты думаешь, что пройдя такой длинный и опасный путь, мы убоимся той горы Хуррум, что перед нами. Неужели ты думаешь, что мне мои рога да копыта не дороги, а шкуру свою я ценю меньше чем вашу. Будешь ты мне подмогой, стану я твоей опорой, тогда даже сотня злобных Хував нас не осилит, ведь нас множество, а он один одинешенек пристыдил царь-друга.
- А я что! - отвечал Энкиду, - я хотел, чтобы все знали то, что видели мои очи, - и укрывшись шерстяным одеялом уснул крепким сном.
Ночь миновала, что один миг, с рассветом они вновь устремились в лесную чащу. Все выше и выше в гору подымался отряд храбрых воинов, идут, дивятся высоте и мощи обступивших их деревьев, и правда, им жителям пустынной страны Шумер удивительно созерцать всю эту красоту. Прямо к небу вздымаются своими кронами исполинские кедры, а между ними проложены огромные тропы подобные дороге для боевых колесниц, странникам легкий путь они обещают коварно.
-Мы этими тропами не пойдем, - категорично заявил Енкиду, - это Хувава протоптал их своими ножищами, лучше пойдем лесной чащей, целее будем.
- Ты был в этих местах, тебе лучше знать, - согласился Гавгамеш, и путники устремились в непроходимые дебри, и чем дальше они уходили в горы, тем трудно-проходимым становился лес.
Даже жаркое солнце едва пробивалось сюда сквозь густые кедровые кроны. Не зная отдыха, Гавгамеш с Энкиду рвут руками заросли олеандра, пробивая дорогу, рубят колючий терновник, а за ними идут пол сотни храбрецов. Следом идут, озираются. Вскоре выяснилось, что они заблудились, куда идти не знают, к томуже голод стал мучить путников. Пришлось выманить из берлоги бурого медведя и, заколов его копьями, приготовить сытный обед. Пока Гавгамеш с Энкиду свежевали медвежью тушу, воины принялись рубить деревья, чтобы огонь разжечь и пищу изжарить. Вновь услышал страж кедрового леса стук топора, разозлился и на весь лес прокричал с гневом.
- Кто посмел в мои владения явиться-я-я? Кто посмел без моего ведома рубить деревья-я-я, гор моих порожденье?
А затем как засвистит по-соловьиному: Фьююююю, как зарычит по-звериному Уууууу, и от этого воя волчего, от этого крика звериного пожухла зелена трава, лазоревы цветочки осыпались, деревья к земле приклонилися. Испугались воины, услышав грозное рычание подобное извержению водопада, стали умолять царевича назад воротиться. Как мог успокоил их Гавгамеш.
- Ничего не бойтесь, это наверное горный обвал, такое в горах часто случается.
А тут и правда!. Будто от горы Хуррум оторвалась исполинская скала, мимо них прошагал страж кедрового леса. Хувава был исполином гигантского роста: с головой, что бочка, рогами, что ветви деревьев, необычно широкими плечами и длинными чуть не до колен руками. Передвигаться ему было тяжело, его маленькие кривые ноги едва держали гигантское тело. Он часто останавливался, хватаясь за деревья, которые прогибались под его тяжестью. Казалось, выпусти их из рук, он тутже упадет и больше никогда не подымется. Но Хувава старался изо всех сил, кряхтел, пыхтел и тужился, при этом из его клыкастой пасти текли хлопья пенной слюны. А лишенные ресниц глаза горели злобным огнем, выискивая жертву. В ужасе бросились 50 храбрецов в рассыпную, преследуемые злобным чудовищем, которое тутже бросилось их ловить. Один только Энкиду с Гавгамешем не дрогнули, надёжно спрятавшись в медвежьей берлоге, сидят, только глазки наружу торчат, из стороны в сторону зыркают. Из своей глубокой норы они с ужасом наблюдали за трагедией разыгравшейся на лесной поляне. Чудовищный видом Хувава быстро изловил пол дюжины воинов, кого сразу на месте прикончил, оторвав головы, а некоторых приволок на поляну. Привязал к лежащему на земле бревну и стал расхаживать вокруг них, с любопытством рассматривая пленников.
-Как вы посмели явиться в мои владения!, - ревело чудище по-звериному, - Уууууу! Как вы осмелились рубить мои кедры! Фьюююю!, - шипит злодей по-змеиному, таким голосом, от которого мурашки бегут по телу.
Ничего не смогли ему ответить пленники, а только дрожали от стаха, выбивая зубодробительные:
- Та та та та.
-Зарубите себе на носу, - ревело чудовище, - меня зовут Хувава, я ненавижу злобных людишек и, клянусь, буду убивать их всюду, где только сумею к ним дотянуться. А теперь молитесь своему хоронщику, ибо встреча с ним уже близка.
Размахивая топором, чудовище со знанием дела подошло к краю бревна и принялось обезглавливать пленников одного за другим. Хувава так искуссно владел топором, что ему ни разу не пришлось ударять дважды, головы так и отскакивали от тела, заливая траву алой кровью. Но одному из пленников удалось высвободиться и убежать. Взревев во всю глотку, он бросился следом и в два счета догнал беглеца, схватил за ноги и разорвал на части.
-Варвары, человечье отродье, - рычал он по-звериному, ударом топора рассекая пленников до самой земли.
Это неописуемое для глаз зрелище совершенно выбило из колеи Гавгамеша, заставляя его сердце трепетать и биться в нервных конвульсиях. И правда, не каждый день доводиться наблюдать, как головы его друзей одна за другой валились на окровавленную землю. А чудовище лишь злобно рычит, упиваясь видом крови, и его звериный вопль был подобен извержению вулкана.