-Да ты что! - а ж подпрыгнул в кровати Гавгамеш, - может тебе все это приснилось, ведь ночью все кошки кажутся серыми, так что всякое может привидеться.
- Верь мне, я видел все это своими очами, вот как тебя, - стоял на своем Энкиду, вытирая со лба холодную испарину. – Если бы ты мог видеть потусторонние лица судьи Ямы, Вия, Энлиля, Уту, Шамаша и Эреба, но особенно пылал гневом мрачный Тартар, обвиняя старика Урана в смерти сына Хувавы: «Зачем твои головорезы сразили моего сыночка, всей своей жизнью он неоднократно доказал, что не зря считался святым. Еще, когда он был в чреве у своей матери, яркий свет исходил от него, словно был он живым, драгоценным сокровищем», - убивался старик Тартар, заламывая руки. И так ярок был этот свет, что тело матери светилось, будто светильник с зажженным огнем. А потом, уже, будучи взрослым, он один не убоялся орд злобных захватчиков, изрубивших его в клочья. Но, даже восстав из мертвых, он многие тысячелетия оставался стражем кедрового леса. «Это ты, - обвинял Таратар старика Урана, - дал этим убийцам заговорные амулеты, отбирающие здоровье и силу. Это твоими руками злодеи Гавгамеш с Энкиду извели его со свету белого».
-Неужели в этом темном деле фигурируют наши фамилии, - хватаясь за сердце, спрашивал Гавгамеш.
- И не только наши, - кивал головою Энкиду, - божичи страны без возврата: Эреб, Яма, Вий, Энлиль, Уту, Шамаш и мрачный Тартар решили засудить на смерть всех воинов бравших участие в том походе, а это ни много немало пятьдесят жизней и столько же вдов да малых детишек сироток.
-Боже правый и левый, - схватился за голову Гавгамеш, - неужели Уран даже не попытался защитить наши жизни.
-Он пытался, - слово в слово пересказывал Энкиду оправдательную речь Урана в защиту их жизней. К сожалению, все его убедительные доводы не тронули судей, ибо нет оправданий этому убийству. Мрачный Эреб, чей голос был решающим, вынес страшный приговор: «Умереть должны все те, кто у гор похитил кедры!» Лишь твою жизнь сумел отстоять старик Уран. Выступив в защиту, он сказал так: «Пусть умрут все пятьдесят героев, повинных в смерти Хувавы. Гавгамеш же умереть не должен, ибо я своей жизнью клялся его отцу, оберегать сына пуще глаза своего. Так что готов в виде выкупа отдать ему свою жизнь, а самому отправиться в страну Безвозврата. Эреб, седой владыка бездны, разгневался на такие речи и молвил с упреком. «Твое заступничество всем понятно, выгораживая злодея, ты пытаешься найти оправдание своим прегрешениям. Не ты ли учил своих прихожан заповеди: не помысли скверны, не держи в сердце своем злобы, не убий, будь милосердным. А сам мысленно подтолкнул их к злодеянию, вручив в руки убийц волшебные амулеты, значит, ты не лучше убийц». Не знал, что ответить старик, смиренно опустив голову, слушал горькую правду. А безжалостные судьи вынесли ему суровый приговор, но какой я не знаю, - молвил Энкиду, - ибо в страхе проснулся.
-Вот я и говорю, - ухватился за его слова Гавгамеш, - ты точно спал и тебе все это приснилось.
- Нет, - стоял на своем Энкиду, - только тебе загробные судьи оставили жизнь, а всех остальных приговорили к смерти.
От всего услышанного, Гавгамеш впал в депрессию, пил горькую и несколько дней не находил себе места, а когда нашел, смотрит, его верный друг Энкиду увядает, словно сорванный цветок.
-О, брат мой! Зачем меня оправдали судьи! - плакал он, и по его щекам бежали горькие слезы. - Неужели отныне мне прейдеться общаться только с твоим духом, у дверей того мира куда ты уйдешь? Как я буду жить без тебя на этом свете? Ведь только благодаря тебе, я свершил все эти великие подвиги.
-Разве это подвиги, - молвил Энкиду слабеющим голосом, - давай вспомним, что мы с тобой совершили. Убив стражу кедрового леса Хуваву, мы оставили заповедный лес и горы беззащитными. Теперь, каждый может безнаказанно рубить кедры, а значит вскоре их можно будет увидеть лишь на картинках. А ведь кедры - это гордость и национальный символ антиЛивана. Посмотри на эту деревянную дверь, плотники срубили её с тех самых кедров, вот и выходит, что из-за этой деревянной двери случились все наши беды и несчастья.
Поднял Гавгамеш свои очи, устремил взгляд на кедровую дверь и говорит с ней, будто живою.
-О, деревянная дверь! Нет в тебе никакого толку и никакого смысла, не понимаешь ты, что творится вокруг. Всего-то на тебе и есть, что петли да засовы, это по моей воле тебя златом, серебром да скатным жемчугом изукрасили. О, роковая дверь, знал бы я, что такова за мои труды будет плата, я бы взял топор и порубил бы тебя в щепки, а дверной проем завесил простою циновкой, - рыдал Гавгамеш горючими слезами.
Не смог вынести эти жалостливые речи Энкиду, просит друга, перестань плакать надо мною, дай мне спокойно умереть. Понял Гавгамеш, что Энкиду бредит, побежал за лекарем, а пока бежал, в каждом дворе, на каждой улице неслись в его сторону обидные слова и горькие рыдания. Это вдовы, дети сироты и родственники воинов оплакивали умерших, обвиняя Гавгамеша в содеянном. Не разбирая дорог, бросился он в Рейский сад, надеясь на помощь Урана, прибежал, смотрит, а там царит суета и великое оживление. Змий Офион стоит груженный дорожными припасами, старик Уран древние брони на себя напялил, шелом да железную кольчугу меряет, будто на войну собирается. Бросился он ему в ножки, плачет горючими слезами, заливается, о вещем сне, о страшном приговоре, вынесенном безжалостными судьями, рассказывает.
-Умоли великий божич потусторонних богов, пусть мрачный Тартар простит, пусть грозный Эреб будет милостив, да заступится Яма, - просит Гавгамеш живого бога. - Золотом без счета украшу я их кумиры, пусть только отвратят они от Энкиду смерть.
Выслушал Уран те просьбы и отвечает ему.
-Тебе небеса даровали щедрое сердце и глубокую мудрость, не трать ты свое золото на божьи кумиры, не вернут великие божичи своих слов, неизменным останется суровый приговор. Но ты не грусти, так уж издревле назначено всему живущему на земле: скотам, людям, демоносами и даже нам богам, что жить они будут свой назначенный срок, а потом этот мир покинут безвозвратно.
Услышав эти жестокие речи, Гавгамеш разрыдался еще больше, плачет, голову пеплом посыпает. А Уран, как мог, принялся его успокаивать.
-Ты еще молод, поэтому к смерти относишься с ужасом, что в прочем свойственно всем людям, ведь они живут мало, и не успевая насладиться вкусом жизни, грустят и плачут пред смертью. Ты же наполовину демонос и жизнь твоя будет во много раз длиннее, чем у людей, она успеет, тебе надоесть и свою смерть ты будешь воспринимать, как благо, как избавление от житейских невзгод.
-Не о своей смерти я плачу, не о своей жизни жалею, - отвечал Гавгамеш, мне горько осознавать, что ты, великий бог, ради меня пожертвовал своею жизнью.
- О таких пустяках грустить и печалиться не стоит, - успокоил его Уран, - мы, боги, проживаем бесконечно длинную жизнь. Я, например, видел и помню все от сотворения мироздания до сегодняшних дней, а теперь чувствую, совсем состарился, пришел мой срок, потому и прощаюсь с нею легко и свободно, без лишней суеты. А ты живи и ничего не бойся, будет твоя жизнь долгой.
- Может не будем брать все эти пожитки, поедем налегке, - встрял в разговор змий Офион, которому, честно говоря, не хотелось таскать на себе все это имущество и седока.
-Ты куда-то собрался? - интересуется Гавгамеш, - наверное, в гости.
- Эх, - отвечает Уран мечтательно, - хочу напоследок тряхнуть стариной, объездить все страны, а заодно и место присмотреть, где моим костям в гробе лежать.
- О, великий бог и учитель, скажи, - пал Гавгамеш на колени, - я слышал, что в мире есть цветок жизни, и еще я слышал, что нет ему равных по целебным свойствам, если выпить отвар из корня того цветка, снова обретешь молодость и будешь жить вечно.
-Да, - согласился Уран, - я тоже слышал, что где-то на краю света растет такой цветок, но своими глазами его не видел. Может и нет его вовсе, поэтому советую тебе, не заниматься самообманом и принять утрату друга как должное. Смирись с предначертанным и, срок тебе отведенной жизни, проживи в покое и достатке!
Едва найдя в себе силы, покинул Гавгамеш сад Рейский и несколько дней бродил пустыней, не находя себе места, все время упрекая себя за то, что ему оставили жизнь, как будто в том была его вина. А когда вернулся в город, нашел Энкиду лежащим на смертном одре. Неисцелимый недуг пожирал его внутренности, жизнь как вешняя вода, капля за каплей истекала из тела.