е пожалеешь. Это же царский нектар, напиток достойный титанов. Титан ты или не титан?!». Крон отвечал морщась: «Вообщето я титан, но сделан не из металла титана, а из костей и плоти, но если ты настаиваешь, я не смею отказать в твоей просьбе - пригублю». Он некоторое время мялся, будто примеряясь к чему-то, дотронулся губами до сосуда, и вдруг словно пожар начался у него во рту. Его язык аж передернуло от отвращения, на глазах выступили слезы, губы распухли и стали похожи на стручки красного перца, во рту появился вкус тошнотворной кислятины. В мозгу все перемешалось, зашипело и тут же приступ слепой паники овладел его сознанием. «Отравился, пить дать, отравился» - причитал Крон, хватаясь за горло. «Да успокойся ты, титан, чуть хлебнул водички и уже скис, к верху брюхом, хвостом на дно. Не титан ты, а титаник». Слова старика привели его в чувство, «и в самом деле» - думал Крон, «я в потустороннем мире, где и так все мертвы, даже если живы, дважды умереть при всем желании не получится. Через время овладев собою». Крон предложил: «Я лучше своей настоички выпью, а ты пей свою». На том они и порешили. Тартар был довольный, что ему досталась двойная порция, а Крон был счаслив, что не пришлось пить кислоту. Тартар налил себе большую чашу зеленого шифера, крякнул и выпил её одним большим глотком. А через миг после того, как последняя капля с шипением упала в его утробу, он стал наполняться едким дымом, в его теле что-то шипело и пузырилось, органы тела, вступая в реакцию с кислотами, кипели и плавились. «С тобой все нормально?» - интересовался Крон, «ты ничего себе не угробил?». «Я угробил?» - рассмеялся Таратар, «я давно тык- пык-дрык - привык к такому пойлу и, оглядываяся на пра-пру- про –житые, своя три жизни думаю, что пра- про -жил их зря, не изведав у про- про-шлых жизнях пойла более е е е достойного. А ты думаешь, твое пи-пи-тье бытие лучше» - заикался старик, «зря ты-ты-ты думаешь, что твоя Спиритус лучше моей настоички, можешь посмотреть на-на меня и представить, что происходит в тваем-моем организме, с-с-с твоими органами, только в-в-в-в более замедленном виде. Небось твоя пи-пи-тье бытие – та же кислота, только более слабая, так-к-к что смотри и не удивляйся, если печеночка твоя посинеет-т-т, или почечки позеленеют-т-т-т, носик покраснеет-ттттттт». Крон смотрел сквозь иссохшееся, изьеденное кислотными язвами, тело старика, и отчетливо видел, что происходит с его органами. А в организме старика и впрямь что-то клокотало, искрило и шипело, белок денатурировал и спекался, кровяные тельца сворачивались, кислоты выпадали осадком в виде солей, и камней на его органах. Печень раздувалась и гудела, а почки буквально вибрировали - словно былинка на ветру. «Да» - промолвил Крон, вытирая холодный пот со лба. Ему вдруг стало страшно от вида этого полуразложившегося трупа, живущего, дышащего, впитывающего, вкушающего и наслаждающегося кислотными испарениями. От пьянящего кислотного питья и всего этого зловония, от всего увиденного ему стало не по себе. Из оцепенения Крона вывел громкоголосый петух, огласивший своим безголосым криком медный склеп, и они поспешили прощаться. «Бедняга» - про себя подумал Крон, «что ты запоешь через неделю, через год, через века, сгниешь здесь заживо». и ему почему-то стало очень жаль, это непривередливое животное. - Вроде бы петух, а сколько в нем грации, важности, а какой певец! Просто заслушаешься. «Нам пора» - сказал он царю Тартару, «нам еще в одно место заскочить нужно». Тартар не возражал, он и сам уже устал от посетителей, прощаясь он вновь протянул свою руку. Крону опять пришлось дать ему руку взамен, и опять в его мозгу засела ужасающая мысль, а что если от старика я нахватаюсь такой заразы, что даже скорботуха мне покажется праздником, вроде дня рождения. Но Тартар крепко схватил его запястье и не разжимал до тех пор, пока в виде дара от чистого сердца не вдел Крону на безымянный палец левой руки золотой перстень с крупным жабьим сапфиром. «Возьми его» - устало сказал старик, «пусть он напоминает тебе обо мне. Ступайте, детки, храни вас, царь небесный, и не приставайте ко мне больше ни с какими просьбами, ибо я уже не владею силой земли. -Сегодня в этот последний мой день, в этот чудный последний день, я уже потратил немало трудов и усилий, чтобы выгнать отсюда этих пестрых, бурых, белых, серых, пегих и поганых тварей, не дававших мне спокойно умереть, жалящих меня, наносяших мне исподтишка укол за уколом, царапавших мою душу гарпийными своими когтями, досаждавших мне ненасытной своей алчностью, отвлекавших меня от сладких дум, в какие я был погружен, созерцая сокрытое, уже предвкушаемое счастье и блаженство, уготованное мне загробной жизнью. «Уходите скорее отсюда, молю вас, пусть вокруг меня вновь воцарится тишина». При этих словах он устало опустился на мраморное ложе, закрыл свои блеклые глаза с впалыми черными глазницами. Последнее, что услышал Крон, когда закрылось медное окно, был крик старика. «Пришли кого-нибудь из Тельхинов починить мою крышу, только не присылайте Ардунавандунума, Анхесенпаамма, Уиндмиллхиллцама, Мушхушшунанайта, Патиниоттинита и Кецакоатлибобо. Я не хочу их видеть». «Твою крышу уже ничем не починишь» - язвительно заметил Крон, пробираясь бесконечными коридорами, тупиками и закоулками лабиринта. Внутреннее чутье подсказало дорогу, и они без особых приключений выбрались к реке забвения Лета, где их уже поджидала лодка. Как и положено в таких случаях, они щедро расплатились с Хоронщиком звонкой монетой, удобно уселись в ладью и теперь плыли по бурной и полноводной реке Лета. «Совсем протекла крыша у старика Тартара, что он нес, какие еще твари его грызут и кусают, не понимаю» - чесал свой затылок Крон, размышляя над услышанным. «Может его блохи или вши заедают» - сочувствующим голосом вступился за старика Сабскаба. «Всякое бывает» - заметил Феникс, «только не выживут там ни вши, ни блохи, я думаю это что-то пострашнее. Если эти твари умудряются грызть тело царя Таратра, насквозь пропитанного кислотами, тогда это точно не блохи». «Может шашель его точит» - высказал свою точку зрения Крон, «и вообще спаси и пронеси, ни за что на свете я не согласился бы доживать свой век в таком чистилище, слишком оно стало ветхим, валится того и гляди придавит». «Это верно» - согласились спутники, «чистилище устарело, прямо скажем, не очень душевное место». «Знаете, каким я представляю новое чистилище?» - мечтательно молвил Крон. «Большим, красивым, просторным, и чтобы обязательно оно было устроено на поверхности земли, чтобы сверху грело красное солнышко, а снизу охлаждала мать сыра земля, не чистилище, а сказка». «О таком лучше и не мечтать» - заметил Феникс, «ибо никто и никогда не строил чистилища на земле, разве только Арии, но ведь они же варвары, их чистилище - это насмешка над всеми чистилищами земли, спиральные, закрученые лабиринты Севера. А наши – любо-дорого посмотреть. Одни сплошные антифады тупиков с закоулочками. А если тебе, повелитель, не нравится чистилище Тартарары, можно доживать свой век на Родосе, как утверждают знатоки, Критский лаброс совсем не дурен собой. Или на Купрусе в медных выработках, тоже говорят неплохо. Можна в Соддоме и Гоморе среди серных и соляных шахт, от соли ни одна хворь не прицепится, солью даже асматиков лечат. Можна в Ирии в Каменных могилах. Ну, и на худой конец в Атлантиде среди карстовых пещер, полных злата и серебра». «Нет» - отвечал Крон, «я мечтаю построить чистилище на поверхности земли, чтобы оно было подобно горам, вершиной своею упиралось в небосвод, а корнями проросло в бездну Эреба, ну и простояло бы века. Чтобы даже время было бессильно пред ним. Верьте мне, это не миф, не сказка. Прийдет время - я все свои замыслы осуществлю, дай только срок». «Мечты сбываются или забываются» - поддержал хозяина верный Сабскаба. «Знаете, мне все время кажется, что старик Тартар полностью спятил, я бы даже сказал, что благодаря гирогнамонической циркумбиливагинации этих убойных снебесисмедших противовесов у него в голове развилось обширное перифрастическое умопомрачение, ведь он нес такую ахинею, что просто уши сворачивались. А ты как считаешь?». Крон немного задумался, а потом ответил: «Да, наверное спятил немного, только я его не осуждаю. Он за свою жизнь вдосталь хлебнул горя, хотя, судя по его виду, он даже не понимает, что с ним происходит». «Воистину счасливы безумцы» - вставил свои пять Сабскаба, «им что ни есть - все хорошо». Сказал так и рассмеялся. Крон вопросительно посмотрел на его довольную морду и соглашаясь добавил: «Безумцам всегда легко». И так заразительно расмеялся, что Хоронщику пришлось даже прикрикнуть на них. «Ей вы, живые душонки, соблюдайте тишину в чистилище, вы же не в парке на прогулочке». Миг молчания растянулся в вечность, каждый думал о чем-то своем. А затем озабоченный Сабскаба спросил у Хоронщика: «Ты все знаешь. Ответь, спасет Тартар когда-нибудь свою душу или так и останется неперерожденным, заякулированым омбубсменом?». Хоронщик не зря что был молчалив, тут же начал долго и запутанно объяснять все перепетии, тонкости и хитросплетения мира теней. «Вы, живые, думаете, что только для вас светит солнце, только вам даны все чувства, а между тем мы, мертвецы, тоже живем в заимствованном свете, хотя этот свет у нас относится к области кажущегося. Вот только взирать на эту кажущуюся действительность нужно весьма мудро, ибо то, что существует сверху бытия, и есть бытие. А небытия как такового во вселенной нет, ибо разум существует всегда, и даже после смерти чувства не ищезают бесследно. Мы, живущие в мире теней, так же как и вы, живущие под ярким солнцем, имеем ощущения, но так как в трупе нет теплоты, то мертвец ощущает лишь холод и тьму. А про Тартара вы плохово не думайте, он еще крепкий старик, и если бы не обострение метемпсихоза, он бы выглядел вполне нормальным. А так от Тартара осталась ровно половина из того целого, чем он был когда-то. Ведь он же вечен, да к тому же бессмертен». Все слушали Хоронщика, развесив уши, лишь только Крон пропускал эту болтовню мимо ушей, ибо все его мысли были заняты подарком царя Тартара, златым перстнем с большим жабьим камнем. Он так и резал его безымянный палец своим кислотным отливом. Смотрел в глубины большого сапфира и не видел дна в его глубинах, лишь большие, лучистые глаза старика тускло мерцали сквозь отражение камня. Вдруг вспомнив их крепкое рукопожатие, он аж подпрыгнул на месте. «Да на этих руках тысячи микробов, сотни тлетворных спор, мириады бактерий, а я их даже не вымыл». И ему тутже захотелось смыть с руки эту вековую накипь грязи и пыли, не долго думая опустил руку в реку забвения Лета. Вода оттенка бирюзы, зеленая с голубым и совершенно непрозрачная со странным маслянистым блеском, поглотила кисть руки, и сразу тепло, исходящее от вод реки, приятно обволокло мышцы и сухожилия руки. И, о диво!, он отчетливо ощутил на своей руке нежное прикосновение Лета, ласковый шопот бирюзовых вод забвения. Кожу слегка пощипывало, особенно ссадины. «Нельзя этого делать!» - испуганно вскрикнул Хоронщик. Испугавшись окрика, он выдернул свою руку и застыл в ужасе. Его руки словно и не бывало, будто и не рука была вовсе, а всего лишь обрис руки, на котором горел большой перстень, хищно поблескивая зеленым жабьим камнем. «Что я наделал..» - размахивал своею несуществующей рукою Крон. Все, кто видел это диво, ужаснулись. «У него нет руки, у него нету руки» будто молитву раз за разом повторяли они, держась подальше от борта лодки. «Не бойся, Тиран» - успокаивал его перевозщик, «рука - это чепуха». «Вот если бы туда свой нос засунул, тогда бы я посмеялся, а так рука – мелочь. Забудь о ней и все. Если повезет, вырастит новая». «Ты же не дрова везешь, надо предупреждать, что воду трогать нельзя» - обиженно ругался Крон, «а если бы я напился из речки, что тогда...» А хоронщик в свое оправдание нашел тысячу оправданий. Дескать язык разламывается объяснять всем и каждому, что воду трогать нельзя. «Сколько я долблю это в ваши пустые головы, а все равно найдется эдакий любознательный, всунет свою голову в реку, а назад без головы возвращается. И ничего, никто еще от этого не умер». Все вокруг смеются, а он, безмозглый, рад бы плакать, только нечем, ибо головы нету и рот пропал. Начинают грызть его угрызения совести, а зря, раньше нужно было жалеть, когда голова была на месте, а теперь когда ее нету и жалеть то нечего. «Ты смеешься надо мною!» - вскричал Крон, корчась от обиды за своим потеряным членом. «Успокойся, не кипятись, что было, того уж нету» - успокаивал его Хоронщик. «По правде говоря, только тогда начинаешь жалеть, когда потеряешь, а в остальном пустяк – забудь». «Ничего себе пустячек» - разошолся Крон и даже не думал останавливаться. «А если бы я и вправду голову туда засунул, и остался без головы, какбы я по-твоему страной мог управлять. Ответь». «Ты не прав» - отвечал Хоронщик, «ибо примеряешь к мертвым земные одежки. Вот к примеру осталась душа без головы, так это ж даже лучше, все кругом радостные, веселые, смеються, а безголовый начинает осознавать, что он не такой как все, от этого в нем начинают развиваться непреодолимые желания обрести свою голову обратно. От этого укрепляется его дух, закаляется его воля, в нем начинают преобладать кармические склонности к сансарическому существованию. Это нормальный процес, и, как показывает практика, такие безголовые быстрее других преодолевают лабиринты чистилища и в числе первых, представ пред судьей полностью очищеными, с первого раза обретают новые тела. И ты не переживай. Твоя душа – это ментальное тело, оно не способно умереть, даже если от него отделить голову и рассечь его на четыре части. В действительности твое ментальное тело имеет природу пустоты, и тебе нет нужды бояться. Пустота не может навредить пустоте». «Ну, раз ты так считаешь» - махнул несуществующей рукою Крон, «и правда, чего жалеть, рука на месте, пальцы работают, перстень держится, не спадает, а на чем он держится - это мое личное дело. Кому если не мне знать, как я должен выглядеть, хоть сейчас возьму и с головой окунусь в водах реки забвения». «Не нужно этого делать» - остановил его Хоронщик. «Почему? Что мне сделается?» - добивался признания Крон. «Если сказал нельзя, значит нельзя, а почему объяснять не буду. Слишком много вас, потусторонних, стало шастать в Утробе чистилища. В том веке было двое, в позатом один музыкант попался, всю дорогу развлекал меня игрой на лире, а теперь вы тут шастаете. И все эти безобразия начались с царя Тартара. Когда его Уран-громовержец в медные чертоги заточил, к нам попала уйма живых душ. Оттуда все и пошло, стало страшно причаливать к берегу. Того и гляди набросятся на тебя эти пестрые, серые, бурые, пегие, мохнатые разбойники.» «Знаешь, тоже самое нам сказал Тартар. Может быть ты обьяснишь мне, что за страхи напустил старик и так туманно намекал на какое-то стадо белых, пегих, кусающих его творений». «Что же тут непонятного» объяснял Хоронщик, «это низшие божества Дикины. Дикины восьми мест кремации. Дикины четырех уровней сознания. Дикины трех обителей разума, и каждый из них украшен шестью, костяными украшениями с барабанами и трубами из бедренных костей, бубнами из черепов, стягами и балдахонами из кожи убиенных. Наполняя музыкой подземный, мир они заставляют стены лабиринта вибрировать, сотрясаться и дрожать столь мощными раскатами, что от них мутнеет в мозгу». «Дикины - это что-то вроде Грай» - уточнил Сабскаба. «Вроде» - ответил Хоронщик, «только хуже…». Вся остальная дорога пролетела как один миг, Крон уже боялся к чему-либо прикасаться и молчал, словно набрал в рот воды реки забвения Лета. Пройдя луга, поросшие бледной асфоделью, а затем длинным и черным тоннелем, они наконец-то сумели выбраться на свет божий. Яркий белый свет встретил их душераздирающими криками и стенаниями. Казалось, своды дворца сотрясаються от многоголосого рева плакальщиц, утешающих мать сырую землю Гею. Она билась в истерике, а ей вторили несколько десятков жалобщиц, утешающих свою госпожу. Крон выглянул во двор, увидел великое множество Кентавров и Амазонок, заполонивших все улицы города. Воинственно настроенные Амазонки, девы-воительницы, выстукивали своими копытами по гулким мостовым Сорочанска. Кентавры вели себя еще хуже. Вот где ты вскричала, богиня Гея, и бросилась к Крону. По дороге она зацепила редкую фарфоровую амфору, и та с грохотом разбилась в дребезги. Мать сырая Земля вцепилась Крону в волосы и затрясла его голову так сильно, что она чуть было не оторвалась от туловища. «Что ты сделал?» - стенала она, «как же ты, изверг, мог убить своего брата? Где он? Что с ним?» - кричала и билась она в истерике. «Какой-такой брат?» - защищаясь отталкивал он свою мать. «Я никого не убивал, а уж тем более брата». «Ты – кровопийца» - рыдала Гея. «Где мой сын, Перун Геевич, что ты с ним сделал?» И тут до Крона дошло. Так вот почему этот варвар Перун обладал такой воистину титанической силой. «Бо