Вторая докладная записка об исчезновении всех высланных в наш адрес грузов. О необходимости этих поисков. О поездке в Хайфон и контактах с транспортным агентством порта. Об отсутствии киноплёнки…
Второй звонок в ПФУ товарищу Касаеву.
Накануне отъезда в Пномпень этот финансовый товарищ с загадочным восточным взором напутствовал меня беречь валюту (грины) как зеницу ока.
«Знаете, Игорь, власть у нас добрая, она сможет простить вам всё — кроме двух вещей — измены Родине и валютно-финансовых махинаций!»
Спасибо за науку, товарищ Касаев. Мы еще не вылетели из Москвы, как за перевес багажа, вспомните два яуффа с «Кодаком», заплатили «Аэрофлоту» двести гринов по курсу 56 копеек за доллар США. Рублей то у нас на вывоз не было. А от корсети никто и не думал нас провожать. Но товарища Касаева это не колышет!
«Платите парни из своего кармана! Председатель сказал, лучше бы они там, в Шереметьево трахнули принцессу из Монако, чем заплатили советскому „Аэрофлоту“ американскими долларами».
Рассказываю товарищу Касаеву о наших злоключениях в Хайфоне, о тысяче восьмистах донгах СРВ, отданных портовым бюрократам ради дружбы с добрым даньти Нгуеном, который обещал…
«Да хоть пять тысяч, говорит вальяжный товарищ Касаев. Это же донги…» И тут же настороженно, — а где вы их взяли?
— Нам их дал взаймы Евгений Грачевский, — говорю я, наблюдая, как бледнеет шеф ханойского корпункта Гостелерадио СССР.
Я очень хорошо знаю, что Грачевский не станет говорить Касаеву, что денег мне не давал. Потому что это — скандал, а больше всего на свете Грачевский боится скандалов.
— Пусть приложит эти платёжки к своему месячному отчёту, а мы их зачтём, — говорит Касаев.
И вот здесь нужно играть ва-банк!
— Владимир Рашидович, — говорю я, — пожалуйста, попросите Грачевского купить нам за донги билеты до Пномпеня. Доллары у нас на исходе.
— Понял, — говорит всемогущий финансист Касаев. — Валюту в ближайшее время передадим с оказией. Соедините меня с Грачевским…
После такого разговора, рассчитывать на дальнейшее гостеприимство Грачевского не приходится. Едем с Динем в агентство «Вьетнам эйрлайнз», где переводчик приобретает нам билеты до Пномпеня с транзитной остановкой в городе Хошимин.
Динь расплачивается отрывным чеком, заполненным Грачевским, и спрашивает, не хочу ли поменять ещё одну сотню долларов.
Поскольку накануне Женя с трагическим выражением лица отсчитал мне две тысячи донгов, якобы занятых у него накануне поездки в Хайфон, (надо же, какая наличность обнаружилась в ханойском корпункте), денег у нас Пашкой как грязи.
— Спасибо, даньти Динь! В другой раз…
С вьетнамскими переводчиками нужно общаться вежливо. Все они, так или иначе, работают на местную службу безопасности. Мои кхмеры — тоже.
Другого раза уже не будет, хотя мы еще вернёмся в Ханой с Павликом через полгода. В Сайгоне, как оказалось, доллары меняют по курсу тридцать донгов к одному доллару. В Ханое мы потеряли ровно четыре тысячи донгов. Но Диня я не виню. Ханой — север. Сайгон — юг. А на юге рецидивы проклятого капитализма. С его неизбывной страстью к доллару.
Глава седьмая
Пикассо вьетнамьен
Сентябрь 1980 года. Город Хошимин (Сайгон).
Улица Катина, которая уже давно и не Катина. Что-то в ее новом названии «Донг Кхой» связано с вьетнамскими социалистическими реалиями, которые превратили Сайгон в город Хошимин. Но для меня она так и осталась — «рю Катина», какой ее описал Грэм Грин в «Тихом американце».
Старикан-антиквар с улицы Катина — симпатичный сайгонский пижон с налётом Сорбонского величия. В его маленькой галерее несколько привлекших мое внимание картин, написанных талантливо и страстно. Замечает мой интерес.
— Месье, это настоящий вьетнамский Пикассо!
Пикассо тут и не пахнет, картины написаны маслом скорее с ван-гоговской яростью. Мазки рельефные, словно художник лепил хризантемы на небольшом холсте. Но не спорить же с этим симпатичным галерейщиком.
После бойких торгов, отдаю старику 50 долларов, я уношу двух «пикассо-вьетнамьен», оставляя донельзя довольного собою антиквара. Возможно этих «пикассо» он уступил бы и долларов за 20.
Племянник моего симпатяги-антиквара прикатил на своем видавшем виды скутере, и привез нечто громадное, обернутое в жалкие сайгонские газеты социалистического содержания, и перевязанное бечевками из тростниковых нитей. Кучу вьетнамских донгов взамен двух наших новеньких стодолларовых американских купюр. Такое обилие местных денег мелкими банкнотами по 10 и крупными по 50 донгов обескуражило. Хотя ровно десять лет спустя, в обмен на такие же бумажки с портретом обрюзгшего Франклина можно было получить куда больше наших «одеревяневших» рубчиков. Кто бы тогда знал? Такое и в страшном сне не приснилось бы.