Женя смотрит на меня с укоризной смешанной со страстным желанием прыснуть смехом. Должно быть, выгляжу я куда забавнее Дон Кихота из Ла Манчи после его схватки с ветряками…
Но док в Евгении на первом месте. Он берёт меня за кисть руки и начинает её приподнимать. А я начинаю погружаться в нирвану. Женька оставляет руку в покое и слегка хлопает меня по щекам.
— Не уходи… Сейчас как-нибудь доставим тебя на «Орлову». Без анестезии не обойтись. У тебя же болевой шок, от которого…
Док не договаривает. Но я понимаю. Сам не дурак. Из моря-океана меня, наверное, ангел-хранитель вытащил. Спасибо, ангел!
Кампонгсаом. Июль 1980.
С трудом и помощью моих друзей приподнимаюсь с песка. Мои подкашивающиеся ноги кое-как вдевают в шорты из обрезанных в колене джинсов. Застегивают их на мне и влекут к «Ладушке».
Пытаюсь затянуть песню: «а молодого коногона несут с пробитой головой!»
— Ты уж лучше нам спой: «на палубу вышел, а палубы нет!», — говорит док Женя, бережно поддерживая меня за талию.
— Совсем как девушку, — говорю я.
— Ага, — говорит Женя. — Как девушку Надю!
Про Надю Женя пошутил. Девушку, которую он сопровождал в Пномпень на некорректную, с точки зрения христианской и прочих мировых религий морали, операцию, звали Н., но не Надя. Она была одной из трёх десятков девушек, ходивших по морям в составе экипажа теплохода «Любовь Орлова». Потом Евгений привозил в Пномпень ещё пару девиц, но обратно они возвращались в микроавтобусе из торгпредства. Мы с Пашкой в это время бродили по Сайгону. Но это другая история.
А в тот, первый раз, когда мы отправились из Пномпеня в Кампогсаом, Женя ехал на переднем сиденье рядом с Муем. Девушка Н. скромно забилась в уголок и всю дорогу до порта была молчалива и грустна. Сашка пытался что-то снимать через открытое окно «Лады», а я пытался выяснить у Муя, где он сможет провести пару-тройку ночей, пока мы «будем делать кино».
Муй, как и все городские кхмеры, очень серьёзно относился к нашей работе. Ведь в Камбодже кино снимал не кто-нибудь, а сам принц (Самдех) Нородом Сианук. А потому мы в Кампучии «делали кино», не то, что какие-то там люди из «ажанс ТАСС», которые занимаются чёрт-те чем. Играют, например, с вьетнамскими солдатами в футбол. Муй это занятие категорически осуждал. Он не понимал, что ради сбора необходимой «соседям» информации можно не только в футбол играть, но даже, как говорил последний наш генсек, «танцевать польку-бабочку».
Муй успокоил меня, сказав, что устроится как-нибудь в местном народно-революционном комитете. Денег я ему дал достаточно, а ещё знал наверняка, что он продаст половину бензина, которым запасся в эту поездку. И, кроме того, в Кампонгсаоме для особо посвящённых кхмерских товарищей можно было разжиться некоторой контрабандой. А Муй был очень посвящённый товарищ. Можно сказать самамыт (товарищ) в квадрате.
Самое досадное — это встретиться сейчас с капитаном «Орловой» Георгием Фёдоровичем Семаком. Не успели приехать, не успели снять и пары кадров и нате вам! Первая жертва неосторожного обращения с океанской волной.
А показались на первый взгляд серьёзными ребятами. Гостелерадио СССР! Программа «Время»! На самом же деле типичные «хмырис вульгарис» (хмыри обыкновенные) … Замполита Анатолия Ивановича, кругленького как Колобок, я бы ещё как-то пережил со своим позором, но перед капитаном, перед этим «морским волком», чтоб мне провалиться под палубу.
До лазарета добрались, однако, без приключений. Женя уложил меня на медицинскую кушетку и пошёл искать боцмана и двух матросов, которые должны были пригвоздить меня к этому импровизированному операционному столу.
Я этих обстоятельств не знал и лежал, наслаждаясь прохладой от центрального кондиционирования, царящей во всех каютах и помещениях теплохода.
Пришли моряки, молодые крепкие ребята и распяли меня на кушетке, а док Женя, соорудив некое подобие маски из марли, приладил её мне на лицо и стал поливать раствором хлороформа. В то время он еще не был запрещен, как средство анестезии. Последнее, что я от него услышал: «считай до ста». А дальше началось страшное. Меня заталкивали в какую-то узкую черную трубу без дна, где нечем было дышать, и я полетел в эту черную без воздуха бездну.
Неожиданно я оказался в Пномпене, в большом восьмиэтажном доме на проспекте Сан Нгок Миня (сейчас это Бульвар Нородома). Я сидел в компании каких-то московских забулдыг интеллигентного типа в огромной зале, и нас окружали со всех сторон стоящие на полу стройные ряды бутылок из-под виски «Джонни Уокер», «Грантз», «Чивас регал», «Уайт хорс» и прочих «скотчей». Мы тоже сидели на полу в залитой солнцем просторной комнате, но нам было нисколечко не жарко.
Мы пили венгерскую палинку с привкусом черешневой косточки, любимую из всех выпитых мною водок. Неожиданно раздался звонок в дверь. Не помню, как я оказался у входной двери. Не иначе воспарил.
В тот момент не было у меня мыслей о загробном мире.
Но вселенский ужас охватил меня, когда за приоткрытой дверью увидел маму.
— Мама, ты постой секундочку, я сейчас, — сказал я, (только разгоню по квартире собутыльников, подумал я)…
…И очнулся!
Я не склонен к мистике. Не очень верю в переселение душ. Но я никак не мог найти разумного объяснения несколько раз случившимся со мной «дежа вю». В Москве мне порою встречались люди, которые, я был убеждён в этом, были знакомы со мной прежде, но знать которых в реальной жизни я никак не мог.
Однако, самый потрясший меня эпизод «дежа вю» произошёл спустя почти три месяца после того трагикомического вправления предплечья в судовом лазарете теплохода «Любовь Орлова».
В середине октября я привёз в Пномпень Мышку. Чуть позже приехала жена Трубина — Алёна. Нас поселили на симпатичную гостевую виллу МИД НРК, пообещав выделить просторные квартиры, после того как на проспекте Сан Нгок Миня, отремонтируют дом, в котором до начала гражданской войны в Камбодже обитали зарубежные корреспонденты. Нам даже показали эти квартиры в когда-то роскошном, но страшно запущенном восьмиэтажном здании на центральной магистрали Пномпеня в двух кварталах ходьбы от гостиницы «Монором». Нам с Мышкой предложили вселиться в четырёхкомнатные апартаменты, прежним обитателем которых был корреспондент телекомпании «Висньюз». Сопровождавший нас паренёк из УПДК, во главе которого стоял всемогущий месьё Висало, открыл двери этой квартиры и мы начали совершать обход нашей будущей среды обитания. В просторной, залитой солнцем, гостиной я почувствовал …
Я не могу описать того, что я почувствовал. Это была та самая комната, в которой, я уже сидел однажды в компании каких-то московских забулдыг интеллигентного типа.
Она была заставлена стройными рядами бутылок из-под виски «Джонни Уокер», «Грантз», «Чивас регал», «Уайт хорс» и прочих «скотчей».
Судя по всему, прежний хозяин квартиры круто зашибал в последние дни лонноловского режима. Но почему? Откуда мог я в хлороформовой бессознанке оказаться в этой самой комнате, о существовании, которой не ведал ни сном, ни духом. Но я был абсолютно уверен, что именно здесь мы пили венгерскую палинку с привкусом черешневой косточки, любимую из всех выпитых мною водок. Потом раздался звонок в дверь. Не помню, как я оказался у входной двери.
Но отчетливо помню тот вселенский ужас, который охватил меня, когда за приоткрытой дверью увидел маму.
— Мама, ты постой секундочку, я сейчас, — сказал я, (только разгоню по квартире собутыльников, подумал я)…
— Что с тобой? — спросила Мышка.
Я вновь очнулся в Пномпене в комнате загромождённой рядами запылённых пустых бутылок …
Смахнул наваждение.
— Я в восхищении! — показываю рукой на опустошенный арсенал творческой личности.