— Но я не ваша восьмая жена, мон шер Виктор.
Рвешь подмётки на ходу, Мари-Франс. Но русские казаки куража не теряют.
В посольской лавке покупаем на одну из немногих сотенных купюр оставшейся у нас американской валюты коробку «Советского Шампанского». Слава Богу, здесь нет ни «Мюэтт», ни «Дон Периньон». Как старый конспиратор из большевиков-искровцев, прошу выписать мне товарный чек и накладную «для отчета». Шампанское мы купили якобы для банкета по случаю предстоящего торжественного открытия корпункта Гостелерадио. Потому что «наши люди шампанское в Кампучии коробками не пьют». 100 долларов — это же бешеные деньги.
Через неделю приезжаем с коробкой шампанского в гости к швейцарским барышням. Сначала всё развивается благонамеренно. Потом появляется «красный Джонни». Потом Дитер, Гюнтер и Каспар. Немцы из Красного креста.
— «Дойчен зольдатен нихт цап-царап махен унзере медхен!»
Забываем о времени. Забываем о Муе. Забываем обо всём. Сашка уходит куда-то с Женевьев. Я рассказываю о жизни в Москве. Делюсь впечатлениями от «Мастера и Маргариты» на Таганке. Меня понимают. Меня даже любят.
Появляется бутылка грушевой настойки «Сан-Вельямин». Истинно швейцарский напиток. Берегли его мамзели, как раз к чёрному казацкому понедельнику.
— Вотр санте, ма шери. Эскё ву вуле куше авек муа? Нон? Вуле ву, вуле ву, вуле ву дансе!
Танцуем рамвонг. Немцы лапают швейцарских барышень. Я тоже. Не рыжий!
— «За нашим бокалом сидят комиссары и девочек наших ведут в кабинет».
……………………………………………………………….
…………………………………………………………………
Рассвет в четыре с полтиной. Голова моя или не моя? Где я? Осторожно скашиваю глаза направо и налево. Я один в незнакомом номере на широченной кровати, под москитной сеткой. Натягиваю джинсы. С трудом попадаю в рукава рубашки. Во рту справили нужду сто кошек. Пошатываясь, выхожу из номера. В нём, кажется, замочили троцкиста Малькольма. Профессор, троцкист, призрак! — отзовись! Во дворе ни Муя, ни машины… И Пашки нет! Чёрный понедельник удался на славу.
И протопал я пешочком под рассветным солнцем по пномпеньским тротуарам, не обращая внимания на визжащих под ногами крыс, до нашей гостевой виллы на славной улице Самдех Пан. Добрался до заначенной возле кондиционера бутылочки «33» и вылакал её с наслаждением гашишина, попавшего к гуриям в райский сад. И пошёл я жаждой палимый к ближайшему перекрёстку, где толстая торговка продала мне за десятку американских долларов пять бутылок «33».
И встал я под тёплый душ из холодной воды, которой не бывает в городе Пномпене. Здесь всё очень тёплое. Водка, пиво, женщины! Вода под душем!
Часов в восемь утра, сидя на веранде, я увидел Муя на велосипеде. Конфиденциальный драйвер, он же мой персональный соглядатай доложил жалостливым голосом, что ночью его остановил вьетнамский патруль, ибо был комендантский час. Муя арестовали, машину тоже. «Совсем нас ГАИ не уважает!».
Потом Муя отпустили. Машину увезли. Куда? Как?
— Очень плохо, месьё Виктор! Очень, очень плохо!
Даю Мую сто риелей за моральный ущерб. Спрашиваю, что будем делать дальше?
— Дальше? Приедет Сомарин и доложит месьё Висало. Кто такой месьё Висало? О, месьё Висало — шеф кампучийского УПДК, ба-альшой человек! Любой вопрос решит.
В девять утра появляется на горизонте Александр. Бледнее бледной тени. Пьёт пиво с жадностью распятого на кресте раба. Потом приезжает Сомарин. Долго цокает языком. Уверен, он всё уже знает. Смеётся.
— Нет проблем, месьё Виктор. Они сладкие?
— Кто?
— Швейцарские мадемуазели…
— Как шоколад!
Саша смотрит на меня с нескрываемым ужасом.
Месьё Висало после подношения даров похлопотал, и машину нам вернули. А может быть её и не арестовывали. Муй ведь великий хитрован. Мы его в тот вечер забыли. Он нам и устроил кузькину мать, чтоб чёрный понедельник действительно стал чёрным.
… Моя маленькая забавная девочка из «Красного Креста». Ты не смогла понять, что я не любил тебя. Просто случился у нас с тобой чёрный понедельник, и ничего более.
— Адьё, ма фий!
ПНОМПЕНЬ. ГОД ЗЕРО. КАК ЭТО БЫЛО
На дворе июнь 1980-го. Странная заминка с выдачей виз. Странная заминка с приобретением билетов. Лететь мы должны были самолётом «Аэрофлота» до Ханоя. Потом из Ханоя самолётом «Вьетнамских авиалиний» до Пномпеня. Кроме вьетнамцев в аэропорту Почентонг могли садиться только «чартеры» гуманитарных миссий из Бангкока. В Кампучии продолжалась партизанская война.
Я не понимал в чём дело. Почему нас держат?
Объяснилось всё на месте в Пномпене, месяц спустя.
Нам было негде жить!
Когда мы с Пашкой, наконец, попали в Пномпень, встречавший нас «коллега», завбюро ТАСС Михаил Собашников (из «ближних»), отвёз нас в одну из двух существующих в городе гостиниц, когда-то респектабельный отель «Монором», сплошь забитый ныне сотрудниками Красного Креста, ЮНИСЕФ и других ООНовских и международных благотворительных организаций, среди которых процентов 70 были профессиональными шпионами.
Таким образом нам, с трудом, как сказал Миша, достался провонявший застарелыми фекальными запахами из находившейся под нами во дворе-колодце служебной уборной, крошечный номер с широкой двуспальной кроватью под москитной сеткой и лениво месившим сорокаградусную жару потолочным вентилятором.
— Хорошенькие апартаменты, шеф, — сказал Пашка, бросая свое двухметровое тело на тревожно заскрипевшую под ним кампучийскую кровать. Он был здоровенный молодой детина, полный сил, энергии и желания спать в любое время дня и в любом месте. Ночью он засыпал поздно, как всякие совы и профессиональные фотографы.
Жить в этом номере было одно и тоже, что жить в сортире. В то время это словечко, брошенное нашим любимым президентом, и нынешним национальным лидером, ещё не было в ходу среди людей, считавших себя интеллигентной публикой.
На встрече с «временным поверенным» Юрием Казимировичем Шманевским («Чрезвычайный и Полномочный» Моторин находился в Союзе в заслуженном отпуске), к которому нас отвёз на своём роскошном, как нам тогда казалось, «Мицубиси» корреспондент ТАСС из «дальних» Василий Старшинов, я со свойственной мне большевистской прямотой сказал исполняющему обязанности главы советской миссии в Пномпене, что может, пару дней мы ещё и проживём в общественной уборной, однако, чуть позже, скорее всего, загнёмся. В это время у Пашки случился приступ острой диареи, и суровому Юрию Казимировичу пришлось срочно затребовать дежурного коменданта Володю Витуса, дабы проводить оператора корпункта Гостелерадио СССР в НРК в посольский туалет.
Посольство СССР в НРК летом 80-го года временно размещалось в резиденции советского посла, симпатичной вилле в псевдовикторианском стиле, которая в свое время служила резиденцией австралийскому послу. Вселяться в помещения бывшего посольства СССР в Пномпене наши дипломаты не стали. Очевидно из суеверия.
Юрий Казимирович до начала своей дипломатической карьеры был моряком, ходил, как утверждала молва, на торговых судах по морям-океанам. Мужчина он был крупный и решительный.
— Мы предупреждали ваше руководство, что в Пномпене нет никакого жилья, но вас, парни, десантировали, а десант или выживает, одерживая победу, или гибнет. И рад бы вам помочь, но у нас персонал посольства не укомплектован по той же причине.
Юрий Казимирович откровенно лукавил. Посольские отхватили себе неплохое четырехэтажное здание напротив резиденции посла. Жили в квартирах с кондиционерами и прочими благами бытовой устроенности — холодильниками, электроплитами и т. д.