Но больше всего в этой свалке досталось Василию Алибабаевичу, нашему трюмному машинисту. На его голову обрушился алюминиевый бак, доверху наполненный различной посудой. Отскочив от головы, бак с чудовищным грохотом рухнул на пайолы. Стеклянными и фарфоровыми брызгами полетели в стороны осколки разбитой посуды. Зазвенели и запрыгали, разлетаясь по отсеку, эмалированные кружки, металлические вилки, ложки и ножи.
После этого у Василия Алибабаевича появились определённые проблемы. Русский язык, который в своё время он с горем пополам освоил в средней школе города Ленинабада, он вроде бы окончательно не забыл, но начал всё путать. Особенно трудно ему пришлось с обращениями «ты» и «вы». Он окончательно запутался в этих «двух соснах» и в итоге перестал забивать этим голову. Ко всем начальникам, от мичмана до капитана первого ранга, он обращался исключительно на «ты», а к коллегам, сослуживцам, «карасям» и матросам своего призыва — по-джентльменски строго на «вы».
Между тем мы продолжаем взлетать. Словно на скоростном лифте, всё быстрее и быстрее лодку увлекает наверх. Ноги в коленях непроизвольно подгибаются, сила тяжести наваливается и неумолимо тянет к полу.
И вот подводная лодка пробкой вылетает на поверхность!
На корабле обеспечения, стоящем в паре десятков кабельтовых от места нашего экстренного всплытия, от такой картины все опешили, а вахтенный офицер от удивления так неосторожно распахнул рот, что вывихнул челюсть. Он потом три дня не мог его закрыть, ходил, истекая слюной на китель и прикрывая нижнюю часть лица полотенцем. Только по прибытии на базу бедняге вправили челюсть, при этом он чуть не откусил два больших пальца доктору, производившему манипуляцию.
Пострадал и сам командир корабля, тоже в прошлом подводник. Замахнув не с того стакана, он поперхнулся чистоганом, начал страшно пучить глаза, икать, кашлять и пускать пузыри. Немного отдышавшись и ещё не совсем придя в себя, решительно выдал по трансляции:
— Пузырь в нос! Продуть цистерны главного балласта!
Потом, сообразив видимо, что находится не в боевой рубке подводной лодки, а всего лишь на ходовом мостике старенького катера-торпедолова, суетливо поправился:
— Тьфу ты! Отставить! Отставить!
После чего вновь закашлялся и неопределённо просипел:
— От суки… а!!!
Как потом рассказывали очевидцы, повидавшие, надо сказать, всякое, зрелище было достойно лучших голливудских фильмов.
Представьте: стальной снаряд весом в две с половиной тысячи тонн и длиной под сотню метров на скорости хорошо разогнавшегося экспресса, увлекая за собой тонны глубинной воды, выскакивает из моря и в клубах пара и пены обрушивается брюхом в пучину! Поистине незабываемое зрелище! Жалко, что мне не довелось запечатлеть это снаружи, но зато я имел счастье в полной мере прочувствовать все прелести нашего всплытия изнутри.
Мне удалось испытать радость и стремительного взлёта, и не менее стремительного падения, от которого я, кстати, до сих пор храню вполне ощутимую отметину на своём черепе. Когда я состарюсь и полысею, она станет видна всем, и я буду с гордостью носить её как боевую рану, полученную на службе Отечеству. Может быть, тогда заметят меня большие начальники и дадут какую-нибудь ну хотя бы маленькую медаль или, если не жалко, орден, желательно с деньгами в придачу!
Ну а если серьёзно, то даже в седьмом отсеке, то есть в самой нижней точке стремительно всплывающего снаряда, я и шестеро моих бойцов в момент кульминации и обрушения так подлетели и треснулись головами о подволок, а затем так смачно шмякнулись на пайолы, что остаётся загадкой, как у нас ничего от туловища не отвалилось.
3
Боевые потери
Лодку ощутимо качает, медленно переваливая сбоку на бок, словно огромную ленивую неваляшку. Вот уже второй час после всплытия лежим в дрейфе. Всё ещё по тревоге, то есть в состоянии, когда ничего нельзя делать. Нельзя выходить из отсека, нельзя есть, спать, справлять, как это в уставе записано, «естественные надобности». Можно только сидеть у коробки «Каштана», выполнять поступающие команды и строить самые невероятные предположения. Нельзя даже просто приоткрыть дверь в соседний шестой отсек и попытаться узнать хоть какую-то информацию о том, что же на самом деле произошло в пятом. Неизвестность угнетает. Но, слава богу, мы хоть на поверхности!