— Восхищен вашей сноровкой! — искренно проговорил он. — А еще говорят, в нашей полиции хороших специалистов нет. Вот же истинный талант! Чем вас отблагодарить?
Истинный талант еще и галантно поклонился:
— Только одним, князь. Могу ли знать, для чего похитили ковчежец?
Одоленский мимолетно удивился:
— А разве не задержали злоумышленников? Мне кажется, это очень глупые люди… Что ж, раз сундук найден, прикажите поставить в мой экипаж… То есть мотор… Кхе-кхе… Еще не привык к новинке.
Пришлось сплести историю про необходимость оформить дело, дескать, чиновник всей душой хотел бы услужить его светлости, но теперь такие строгости, и вообще он лично привезет находку. Одоленский сделал вид, что поверил, и мило попрощался. А коллежский советник резво разгладил бархатные усы, что означало и высшую степень любопытства, и нервозность, и даже решимость действовать. Судя по обстоятельствам.
Поднявшись в Управление сыска, он вызвал Джуранского, томившегося без дела, и дал срочные поручения: с утра установить за особняком Одоленского филерское наблюдение, постоянно. Это во-первых. А еще проверить списки пропавших за последние три дня людей: нет ли подходящих под возраст и описание «чурки», тьфу, то есть обнаруженного тела.
Ротмистр не успел покинуть кабинет, а в дверь заглянул Мищук:
— Там извозчик просится. Пускать?
Ванзаров освободил Пряникова от охраны с винтовкой, за что был им доставлен на Офицерскую вихрем. Видимо, осмелевший мужик примется теперь канючить деньгу. Ладно, может еще что вспомнит.
Никифор вошел бочком, поглядывая назад.
— Тебе чего? — строго спросил Родион Георгиевич.
— Так… эта… вон… да, значица… он эта…
— Кто?
— Барин.
— Какой барин, любезный?
— Самый тот, мля, так, то… важный… лошади, ох, мля, его… а синю сжадил…
— Это, который сундук вез?!
— Ага, он, мля.
— Не обознался?
— Не… эта… отпусти, вашродь… лошадь, мля… не поена…
Родион Георгиевич резво подлетел к двери, развернул Никифора и толчком выставил прочь.
Августа 6 дня, года 1905, получасом ранее, припекает изрядно
Рядом с Финским пригородным вокзалом
Столица жужжала развороченным ульем. Тут и там собирались стайки граждан, озабоченных судьбой отечества вообще, и желанием размять глотку особенно. Кружки рождались около каждого несчастного, имевшего неосторожность купить свежую газету, а тем более развернувшего ее прилюдно. Откуда ни возьмись слетались эксперты, знавшие Высочайший указ назубок и требовавшие дискуссии.
Признаться, исторический момент общество приняло с обидным для властей небрежением. Вместо выражений восторга и всяческих похвал мудрому правлению слышались крики «позор», «обман» и — даже страшно представить: «конституция» и «парламент»! Ну, что будешь делать, все мало российскому обывателю: дали ему палец, так норовит всю руку оттяпать. Полиции приказано было бдеть, но без рукоприкладства.
Старший городовой Иван Трифонов как раз заступил на дневной пост, обходя вверенную привокзальную площадь с твердым намерением не допустить беспорядков, каковых пока не наблюдалось вовсе. Кипение политической жизни в заневском уголке Петербурга было наитишайшим. Одни господа отправлялись на дачи, другие — приезжали дневными поездами. Забытые коробки и помятые свертки — вот главные заботы местной публики.
Трифонов сделал неторопливый кружок, прогнал с глаз долой попрошайку, помог пожилой даме погрузить баул на извозчика, указал, как пройти на Новгородскую, и даже погрозил фабричному, сумевшему в такую жару набраться по самое горлышко.
— Здравия желаем, Иван Тимофеевич, — раздался голос откуда-то сверху, словно с небес.
Трифонов поднял ладонь козырьком и разглядел на козлах силуэт знакомого извозчика в нимбе солнечного света:
— Здорово, Растягаев, тебе чего?
— Прощения, значит, просим, не видали сегодня Никишку Пряникова?
Городовой значительно, где-то даже грозно, крякнул и спросил строго:
— Тебе зачем?
— Так он, подлец, целковый у меня занял, уж неделю не отдает. Так не видали?
— В участке он, так-то вот — сообщил Трифонов со значением.
Извозчик Растягаев аж ахнул:
— Да за что же? Никишка и мухи не обидит!
— За то, что клад нашел, — и городовой весомо усмехнулся.
Возница тут же насторожился:
— Какой клад?
— А такой, что ему господин пассажир в сундуке оставил.