Расчистив местечко, Ванзаров приступил к расспросам. И пяти минут не потребовалось, чтобы представить событие в общих чертах. Для выяснения деталей требовался главный свидетель, каковой и был доставлен под конвоем. Шелкинг счел за лучшее удержать Пряникова под замком. Мало ли что.
Замученный извозчик от души проклял злую минуту, когда повернул в участок. Завидя солидного господина с бархатными усами и цепким взглядом, так и буравившим нутро, а более смахивавшего на среднего мишку, Никифор решил, что дело худо, все грехи повесят на него. И не очень ошибался.
Означенный господин как раз прикидывал, способен ли «ванька» на такую дерзость: убить, а потом самому привезти в полицию тело, дескать, знать не знаю, ведать не ведаю. Прикинул и согласился: нет, жидковат мужичонка, взгляд затравленный, духу не хватит. Но для порядка погонял его. Никифор все больше утопал в междометиях и вздохах, так что понять, о чем он лопочет, вскоре сделалось невозможно.
— Стало быть, сколько тебе обефали? — спросил Родион Георгиевич, притомленный потоком изувеченных слов.
— Да, вот… это тоисть… три… того… знача… рубли… ага, — неподражаемо изрек Пряников и добавил: — Синенькую, мля… тоисть.
— Могу ли знать, как выглядел пассажир?
— Так… мля… тоисть, и глядел.
— Ну, сколько ему лет, может, помнифь какие приметы?
— На вид не старше тридцати лет, плотного телосложения, хорошая осанка, лицо чистое, прямоугольной формы, нос прямой, короткий, глаза карие, скулы широкие, росту два аршина и вершок, из благородных, костюм дорогой, шейный платок с брильянтом, на пальце перстень-печатка с гербом, мля.
— Да-а-а? — удивленно протянул Ванзаров. Великий немой вдруг заговорил, да так складно, как не всякому филеру под силу. — А ну-ка, повтори.
— Чего… эта… тоисть?
— Как выглядел пассажир… приметы.
Никифор вновь изрек ту же тираду, не моргнув глазом. И откуда взялись слова? Что забавно: как явились, так и пропали:
— Вашродь… эта… пусть… лошадь не поена… мля… маешь, ведь… стало быть… а?
— Опознать пассажира сможефь?
— Че? А… Эта… Да, мля… Денежку отдась… Такой вот… Стало быть… Убыток. Пусть, вашродь, — заканючил мужик.
Что делать с извозчиком, представлялось не ясным. Но тут помогли нежданные события. Во-первых, вернулись городовые, посланные опросить дворников домов, расположенных вокруг места посадки загадочного пассажира. В один голос они доложили: свидетелей, откуда взялся сундук, нет. Да и понятно: место, как на грех, глухое, лишних глаз не сыщешь: кругом пустыри, сады да берег.
А затем вбежал дежурный чиновник Амбросимов с непременной просьбой от господина Лебедева спуститься в морг, и немедля.
Родион Георгиевич распорядился не отпускать Никифора, но развлечь, к примеру, чаем. А лучше — вызвать полицейского художника и нарисовать с его слов портрет.
Пристав расстарался, как умел. Пряникову скрутили руки веревкой, швырнули на пол и рядом для полного удовольствия поставили городового с трехлинейкой и примкнутым штыком. А вдобавок наградили часового веским приказом: чтоб узник не убег, бдеть, так, как о спасении души.
Августа 6 дня, года 1905, полдень, до +25 °C
Приемный кабинет в Зимнем дворце, Дворцовая набережная, 32
В нашей богоспасаемой империи чиновника по двери видно. Чем более печется он о государстве, тем массивней створки. Чтоб проситель, уткнувшись в предел, понял: ты прах и тлен. А может, двери нарочно скрывают радетеля, чтобы не вырвался и не наломал дров.
Мудрые царедворцы блюдут иную моду. К примеру, вот дверь в дворцовом крыле, где канцелярия. Не вызывает она почтительного испуга. Напротив, бела, чиста да скромна. Но обитает за ней тот, кто мановением пальца может решить судьбу любого.
Посему полковник Ягужинский обязан был испытывать хоть какой-то, но трепет. Все-таки начальник отряда охраны двора Его Императорского Величества собирался преподнести барону Фредериксу известия не самые приятные. Можно сказать, удручающие известия. Любой офицер на его месте испытал бы страх. Однако Иван Алексеевич, напротив, пребывал в приподнятом состоянии духа, каковое принужден был скрывать.
Пред белой дверью полковник оглядел коридор и тихонько оттопал пару тактов джиги, что уж было совсем необъяснимо. Затем, напустив строгий вид, офицер с огненно-рыжей шевелюрой, которой позавидовал бы любой ирландец, и в мундире жандарма, которому не завидовал никто, решительно распахнул дверь.