В нашей богоспасаемой империи чиновника по двери видно. Чем более печется он о государстве, тем массивней створки. Чтоб проситель, уткнувшись в предел, понял: ты прах и тлен. А может, двери нарочно скрывают радетеля, чтобы не вырвался и не наломал дров.
Мудрые царедворцы блюдут иную моду. К примеру, вот дверь в дворцовом крыле, где канцелярия. Не вызывает она почтительного испуга. Напротив, бела, чиста да скромна. Но обитает за ней тот, кто мановением пальца может решить судьбу любого.
Посему полковник Ягужинский обязан был испытывать хоть какой-то, но трепет. Все-таки начальник отряда охраны двора Его Императорского Величества собирался преподнести барону Фредериксу известия не самые приятные. Можно сказать, удручающие известия. Любой офицер на его месте испытал бы страх. Однако Иван Алексеевич, напротив, пребывал в приподнятом состоянии духа, каковое принужден был скрывать.
Пред белой дверью полковник оглядел коридор и тихонько оттопал пару тактов джиги, что уж было совсем необъяснимо. Затем, напустив строгий вид, офицер с огненно-рыжей шевелюрой, которой позавидовал бы любой ирландец, и в мундире жандарма, которому не завидовал никто, решительно распахнул дверь.
Секретарь буркнул: «Вас ожидают». Ягужинский прошел, не глядя на очередь из томившихся генералов и статских.
Кабинет министра Императорского двора только непосвященного мог поразить роскошью. Челядь Зимнего сочла его бедноватым. Ну, уж кому что нравиться, ей Богу!
За массивным столом удобно расположился сам генерал от кавалерии. Владимир Борисович достиг власти, которая ощущалась даже в мельчайшем движении бровей. Роскошный придворный мундир он мог вовсе не надевать.
Ягужинский втянул округлый животик, скроил совсем уж траурное лицо и доложил, что стряслась большая беда.
Владимир Борисович настолько привык к неприятностям разного калибра, что отнесся к сообщению спокойно, если не сказать равнодушно. О большой беде он узнал бы первым.
Полковник вручил ему лист с видимыми следами почтовых сгибов и вернулся на «докладной пятачок».
Невнимательно барон читал лишь две первые строчки. На третьей надел пенсне, на четвертой невольно поменял позу, а когда дочитал, ему потребовалось все самообладание. И оно не подвело. Ровным голосом министр двора спросил:
– Опять?
Утром дежурный адъютант разбирал почту и нашел письмо без штемпеля и обратного адреса. Исполняя инструкцию, адъютант вызвал офицера охраны. Тот вскрыл конверт. В нем оказалось послание на лист пищей бумаги. Офицер прочел и развеселился, сочтя письмо шуткой. По счастливой случайности, Ягужинский оказался рядом, проявил бдительность и перехватил письмо.
– Обоих сегодня же в Маньчжурию, на передовую. И чтобы оттуда не вернулись. Не затруднит? – учтиво попросил барон.
Полковник приказ принял.
– Кто еще видел?
– По счастью, никто.
– Считаете это счастьем?
– Никак нет…
– Извольте помолчать, – ласково попросил Фредерикс. По совести, он давно недолюбливал ретивого служаку. Потому что рыжий при дворе – моветон. К тому же жандармский выскочка прислуживал домашним фотографом государя, соперничая за внимание. И вообще пролез в дворцовую охрану, подставив грудь под пулю. В общем, аристократическая кровь брезговала мещанином. А вот теперь малоприятный господинчик свернет себе шею.
– Это можно считать, – барон разгладил листок, – реальной угрозой?
– Боюсь, что да.
– Поздно бояться, полковник. Вам доверили строжайшую государственную тайну, от вас требовалось только одно: хранить ее. И что же? Провалили поручение. За такое и погон можно лишиться, не так ли?
– Виноват, ваше высокопревосходительство…
– Что намерены делать?
– Надо привлечь все силы, жандармский корпус и…
– Хватит, Иван Алексеевич, дурачка валять. Проворонили, а расхлебывать ему… – палец генерала вознесся в направлении Его парадного портрета.
– Никак нет…
– Полковник, да вы в своем уме?!
– Прошу дозволения изложить план.
Фредерикс брезгливо поморщился, но уделил минуту, в которую Иван Алексеевич и уложился. План в самом деле казался разумным. Как ни досадно было Владимиру Борисовичу выпускать прохвоста из когтей, но опасность была слишком велика. А тут явился лучик надежды.
– Кого намерены привлечь? – спросил министр особо холодным тоном, чтобы не возникло иллюзии о снисхождении: кара лишь откладывается.
– Коллежского советника Ванзарова.
– Кажется, из сыскной полиции?
– Так точно, помощник начальника сыскной полиции Филиппова. Хороший специалист, не замечен в интригах, честолюбив, но без связей, продвигается по службе благодаря личным качествам.
– Похвально – с легкой иронией произнес барон. – Справится?
– У него нет незакрытых дел…
– Действуйте. У вас трое суток – и генерал обратился к бумагам, что означало «прием окончен».
Вернувшись в гулкий коридор дворца, полковник Ягужинский огляделся и лихо оттопал пару тактов бравурного марша. Поведение, однако, удивительное.
Августа 6 дня, года 1905, в тот же час, жарко.
1-й Выборгский участок 4-го отделения
С.-Петербургской столичной полиции,
Тихвинская улица, 12
К удивлению, пахло пристойно. Тайна благовония открылась просто: Лебедев раскурил свою ядовитую сигарку и одна вонь пожрала другую. Сам Аполлон Григорьевич, скрестив руки, мурлыкал мотивчик, с гордостью разглядывая шов вскрытия, рассекавший тело. Иных причин для веселья не наблюдалось.
Место предварительного хранения жертв, по большей части пьянок и народного разгула, отличалось откровенной убогостью. Пол зиял цементными дырами более, чем кафельными шашечками, углы поросли плесенью, а вместо положенного анатомического стола с мраморной крышкой торчал верстак.
Ванзаров приблизился:
– Могу ли знать, что за срочность?
– Как вам «чурка»? – Лебедев выпустил ствол дыма. – Шедевр, да!
– К делу, профу вас.
– К телу так к телу, да… – Сигарка была безжалостно затушена. – Мужчина не старше двадцати лет, хорошего сложения, прекрасно развит физически. Видимо, занимался танцами или балетом, судя по остаткам икроножных мышц. Кожа чистая, холеная, содержалась в гигиене. Явно не из рабочих или крестьян. Смерть наступила не меньше тридцати часов назад, то есть в ночь с четверга на пятницу, от полуночи до двух часов. Незадолго перед кончиной выпил вина, обильно поужинал. Тело положили в сундук после наступления трупного окоченения. Второстепенные детали смерти установить невозможно по причине отсутствия рук, ног, пальцев, ногтей, волос и головы.
– А первостепенные и так видны. – Разглядывая обрубки, Родион Георгиевич засунул руки в карманы сюртука. – Так зачем я вам понадобился?
– Не спешите, коллега. Как, полагаете, ему отсекли голову?
– Ну, уж не хирургическим ланцетом… Лебедев хмыкнул:
– Еще варианты? Шашка? Топор?
– Аполлон Григорьевич!
– Ладно-ладно. Так вот, голову и все остальное не отрубили…
– Да что вы! Неужели откусили?!
– Оторвали.
– Простите?
– Говорю, с корнем вырвали! – как глухому, крикнул Лебедев.
– Так его четвертовали? Рвали на дыбе?
– Исключено. Кожа имела бы совсем иной характер повреждений. Можно бы свалить на зубы крупного зверя, типа льва или тигра, но вот следы термических ожогов мешают.
– Тогда что же?
– Пока рано делать выводы. В любом случае не расчленение стало причиной смерти.
– Уверены?
– Как в себе. Смерть наступила в результате того, что голосовая щель и гортань забились вот этим… – Аполлон Григорьевич предъявил лабораторное стеклышко с капелькой желтоватого вещества. От комочка шел резкий мускусный запах.
Настроив остроту походного микроскопчика, Лебедев пригласил взглянуть.
В увеличительном стекле виднелись зернышки с хвостиками.