Вечером, когда сгустилась тьма, собравшиеся, можно сказать, совсем расслабились. Устав от умных рассуждений, кое-кто пытался танцевать, кто-то, ломая кусты черной смородины, бродил по саду, кружок единомышленников собрался в кухне, где хозяйка готовила кофе. Тут вдруг неожиданно выяснилось, что с евреями никто не знаком и никто их не приглашал. Они зашли вместе с докторской четой, просто подошли к ним на улице и спросили: — Вы тоже на встречу? — Да, — ответил доктор и решил, что мужчины — знакомые хозяйки дома, и пригласила их она. Хозяйка, в свою очередь, решила, что это друзья доктора, возможно, приехали откуда-то, и дома гостей оставить одних было неудобно. В первую минуту это открытие многих смутило, даже чуточку напугало, но очень скоро разгоряченные умы превратили все это в потрясающую шутку и веселой компанией отправились выяснять личности незнакомцев. К сожалению, они уже ушли — передали привет хозяйке и поспешили на последнюю электричку.
Некоторые утверждали, что Юритис весь вечер просидел за столом неподвижно, в полном одиночестве.
Кое-кто припомнил, что вдруг на него напал приступ смеха, он даже принялся рассказывать старые анекдоты.
Кое-кому показалось, что они видели Юритиса в темноте сада, где он танцевал с какой-то совершенно незнакомой женщиной, и эта женщина плакала на его плече.
Все это противоречиво и бездоказательно.
Во всяком случае, нельзя полностью доверять Карен, которая утверждает, что Юритис бесстыдно волочился за женой доктора, так как жена доктора и ее супруг с возмущением отвергли это обвинение.
Из черновиков:
«Я многое могу. Я почти всесилен! Скоро исчезнет и это „почти“… Да, да!.. Что, не ожидала такого от бывшего толстяка, заурядного Юритиса?..»
Уже под утро Карен и Юритис вошли в садовый домик. Одна из бывших одноклассниц проходила мимо и слышала резкую перепалку, смысл которой понять не могла, а потом как будто раздался звук пощечины.
Очевидно, Карен, доведенная до крайности своим вечным недовольством и подозрительностью, беспричинной ревностью, умудрилась все же устроить очередную сцену и вывалить на Юритиса всю накопившуюся в ней злость.
Несчастный человек.
Я вижу, как он стоит перед маленькой, разбушевавшейся фурией, с удивлением ощупывая пылающую щеку, и немая боль застыла в глазах этого большого ребенка.
Карен:
В ту ночь он впервые ударил меня. Так далеко он еще никогда не заходил.
Причина? Обычная ревность. Ему показалось, что я слишком долго разговаривала с плешивым профессором.
Он буквально втащил меня в будку и потребовал немедленных объяснений. Во время разговора он так крепко держал меня за запястье, что еще с неделю на руке держался синяк.
Может быть, на его обвинения я ответила чрезмерно резко… И тут он отвесил мне пощечину. Солидную.
Свинья.
А может быть, он все-таки меня любил? Нет, слава Богу, что все кончилось, сама бы я от него никогда не ушла.
Совершенно ясно, что Карен опять врет. Юрис не мог ударить женщину, и с профессором она к тому моменту и словом не перемолвилась, это подтверждают все. Придумывает, чтобы выглядеть романтичней. Чтобы ей поверили, что для покойного она что-то значила.
Правда, какой-то синяк Карен действительно потом всем показывала, но она могла и удариться, когда в подпитии шастала по саду.
Из черновиков:
«…если я в состоянии материализовать сон — увиденный мною образ, частично и атмосферу сна превратить в реально существующие, не смогу ли совершить и обратный процесс — свое реальное „я“ превратить в сон?..»
Карен:
Нет, не понимаю, не могу этого понять и никогда не пойму. Он так изменился! Стал таким самоуверенным, гордым, не знай я его, могла бы подумать — он отыскал в себе что-то, что позволило ему возвыситься над всеми, надо мной в первую очередь… Иногда таким он мне даже нравился… И именно сейчас совершить самоубийство? Как мне жить без него?!
В 3.30, перед восходом солнца, когда призрачный свет начинает одолевать ночную мглу, все как следует поднабрались. Кое-кто предпочел дом, там они попадали кто где и заснули, в саду за столом сидели Юритис, Карен, хозяйка и докторская пара. В темном саду среди яблонь бродила одноклассница З. в белой ночной рубашке, распевала песню об орленке и искала колодец, чтобы помыться. На столе остатками копченой вимбы лакомилась кошка. Было прохладно, как обычно перед рассветом. Хозяйка расчесывала искусанные комарами руки и, всхлипывая, жаловалась на неудавшуюся жизнь, жена доктора ее утешала. Тушь на глазах докторской жены потекла, обесцвеченные волосы падали на лоб слипшимися прядками. Карен, прислонившись к плечу доктора и положив ноги на стоявший напротив стул, тихо рассказывала о детстве, проведенном во Франции, доктор накрыл ее узкую ладонь своей рукой.