До какой же степени отчаяния может женщина довести мужчину с нежной душой!
Доктор, правда, утверждает, что Юрис, очевидно, страдал каким-то психическим расстройством, которое и привело его к столь печальному концу, но я в это не верю. Карен, одна Карен во всем виновата, и, может быть, еще неудавшаяся жизнь, и это он особенно остро ощутил в тот роковой вечер.
Минул уже год с того события, я иногда прихожу на кладбище, чтобы зажечь на могиле Юритиса свечку, иногда сижу там недолго, думаю, как хорошо я его знала и понимала и как бы могла сложиться наша жизнь, если бы не случилось так, как случилось.
Ах да, исчезла Карен.
В квартире нашли записку: «Отправляюсь искать». Что искать?
Ну, да Бог с ней.
Перевела Ж. Эзите
ГУНДЕГА РЕПШЕ
Об авторе
ГУНДЕГА РЕПШЕ (1960) родилась в Риге, однако глубоко и интимно ощущает природу. Все, чего бы ни коснулось перо писательницы, приобретает художественный блеск — это отражение незаурядного таланта и постоянной причастности к жизни искусства Латвии. Она окончила отделение истории и теории искусства Латвийской академии художеств, и одним из важнейших впечатлений в ее жизни стала личность художника Курта Фридрихсонса, о котором Г. Репше написала роман-эссе «Прикосновения» (1998). Завершена также книга «Крупным планом» (2000) о художнице Джемме Скулме. Г. Репше опубликовала немало статей о литературе и искусстве, работала в редакциях ряда периодических изданий.
Уже в первом сборнике рассказов Г. Репше «Концерт для моих друзей в ящике с золой» (1987) подчеркивается преобладание внутреннего мира человека над внешней реальностью, эта идея блестяще воплощена в цикле короткой прозы «Семь рассказов о любви» (1992) с использованием реминисценций мировой культуры, форм высокой условности и многослойных художественных структур. Перу Г. Репше принадлежат несколько сборников рассказов и романов. Роман «Апокриф теней» под названием «Unsichtbare Schatten» вышел также в Германии (1998, издательство «Dumont»). Голос писательницы регулярно слышен и со страниц периодических изданий, выражая бескомпромиссную требовательность к своему времени.
Своеобразен как по жанру, так и по содержанию новый роман Г. Репше «Дюймовочка» (2000), который невольно отражает разрушение сказки в наши дни. В этом мире немало высоких стремлений, но мало удач. В нем есть история, и в нем же — безжалостный свист кнута современности. В нем отсутствует измерение будущего, как его обычно нет и в сказках, однако в нем есть и оптимизм, который никаким силам не отменить.
НЕБЕСНАЯ ДОРА
Небеса рыскают по моему неподвижному взгляду большими шагами рваных облаков, галопом разворошенных туч. И куда они бегут? Почему к морю, а не в глубь сухопутья? Луна, как испорченный светофор, разбрасывает нетерпеливый оранжевый свет до следующего скачка облаков. Груды августовских туч борются с закатным заревом, словно пытаясь зарыть его, скрыть в своих бездонных подушках, задушить в своих перинах, в пуху и завитках перьев.
Июльские облака совсем другие. В июле они ленивые, шелестящие от довольства, манящие, как кресла-качалки, как кровати, как диваны, как райские пуховики. В июле облака любезны и приветливы, как дочки управляющего имением в воскресное утро — то делаются длиннее и стройнее, потягиваясь, то свиваются мягко-округлыми изгибами.
А сейчас, в конце августа, облака мчатся, несутся в панике, как гончие псы, как мужчины за добычей, как злое, едва созревшее поколение — лишь бы вперед, неважно, туда или сюда, — в пляшущем, оголтелом наслаждении бегом, бурной скачкой и резким, как рвущийся шелк, посвистом ветра в ушах.
Глубокие светотени кромсают и искажают, изменяют гримасу каждого облака, те преображаются, не успев вымолвить и небесного словечка, у меня кружится голова от небесного барокко, я словно устремляюсь в вихре следом за ними, но земная тяга больно ломает мое тело, трещат его грубые швы, взвизгивают позвонки, мне не угнаться за облаками. Мне надо оставаться здесь. И не станет легче, когда стемнеет, когда я уже не смогу следить за гонкой в поднебесье. Она ведь будет продолжаться и без меня. Я-то хорошо это знаю.
Дора, наверное, вышла из глубокой старины, размышляет Себастиана. А может, и нет, может, она была совсем обыкновенная женщина, тень сегодняшнего отчаяния, откуда Себастиане знать, однако внутри что-то диктует, что-то тикает и подсказывает — из очень глубокой старины. Впрочем, это никакой не аргумент, не скидка для странноватого создания. Тогда каждый головорез начнет оправдываться, дескать, он чувствует себя родом из каких-нибудь, скажем, рыцарских времен, когда головы вполне официально летели направо и налево, и рядом, и подале, с кровавым хлюпаньем и бульканьем. Разве что в старину, возможно, не было принято отнимать у женщин детей. Куда же ты подевалась, Дора? Ты лишила Себастиану покоя, ей приходится гадать и гадать: где, когда и как ты появилась, жила, выросла, позволила унести Себастиану к чужим людям, а потом, спустя годы, куда-то канула. А может, где-то в неизвестном ей месте снова нашлась…