— Но это же были бандиты, убийцы, уголовники…
— Ты думаешь, медсестрам на фронте приходилось лучше? Только ни одна из них не осмелится в этом признаться, да и не надо. Эти генералы, командиры и всякие там лейтенанты, они тоже были такими же убийцами, маскировались за словом «война», когда появлялась возможность пустить бунтующую народную кровь и в самом начале выбить лучших… — взволнованно шептала тетушка Жения.
— Ну да, теперь о Второй мировой разное пишут. — Мартыньш обнял тетушку за плечи, и с минуту они сидели в полной тишине, и Мартыньш уже не чувствовал отвращения ни к себе, ни кому бы то ни было.
— Значит, всем заправляла Фекления?
— Нет. Она зажгла огонек в школе выживания, и мы сами, как могли, его поддерживали.
— А потом что случилось с Фекленией?
— Она умерла от разрыва сердца.
— Как? От разрыва сердца! Я считал, что ей было море по колено, никаких проблем.
— Она ушла жить в этот лагерь. Видишь ли, она по натуре своей была проститутка, она впитала в себя этот образ жизни, она по-другому и не могла. В лагерь приехала очередная группа начальников с какой-то инспекцией, и Фекления бросилась их ублажать.
И когда у одного из них она спросила, как же имя-отчество добра молодца, тот, качаясь на ней, ответил, что зовут его Петр Прохорович Кайдарцев. Это был ее брат, оставшийся в России еще с беженских времен, после первой мировой.
— Чего только на свете не бывает, — тяжко выдохнул Мартыньш.
— Мы похоронили Феклению на сельском кладбище, и все недоумевали, чего эти фашистки плачут.
Мартыньш чувствовал, что горло пересохло, как колючая ячменная солома, перестоявшая в стогу. Откуда-то вдруг возникла мысль, что в Архиве просто невозможно превратиться в сухаря, в человека в футляре, потому что любое дело, любой, даже самый ничтожный и вроде бы незначительный документ рассказывает о живом, о жившем человеке. Поэтому-то в Фонде церковных книг всегда пахнет ладаном — церковные книги, словно начало и конец, в них записаны рождение и смерть, словно зеркало, они подтверждают неповторимость каждого человека, кем бы он ни был.
— Что мне теперь делать?
— Как — что?
— С глазами Феклении?
— Подари ей что-нибудь. Ты же знаешь, как это можно сделать, не правда ли?
Ветер трепал полы модного длинного пальто Мартыньша, когда он стоял на Вантовом мосту и смотрел, как в водах Даугавы Фекления с достоинством, сдержанно протягивает руки, чтобы взять прекрасные белые розы.
Перевела Ж. Эзите
НОРА ИКСТЕНА
Об авторе
НОРА ИКСТЕНА (1969) родилась в Риге, но важные для себя годы провела в Икшкиле, что придало красок как картинам природы в ее произведениях, так и собственному характеру. Н. Икстена окончила филологический факультет Латвийского университета, работала в Литературном музее, журнале «Карогс» и вскоре стала профессиональной писательницей.
Н. Икстена работает в области художественной и биографической прозы, в числе ее произведений — сборники рассказов «Женские штучки» (1995) и «Обманчивые романсы» и книга промежуточного жанра «Празднество жизни», которую критика называет романом, сама же писательница обозначением жанра считает само название книги. Герои ее биографических книг — поэтесса А. Румане-Кениня, латыш-предприниматель Брунис Рубесс, в работе — книга об исполнительнице восточных танцев Вие Ветре. Многосторонняя творческая деятельность Н. Икстены охватывает и участие в создании документального фильма, который посвящен нью-йоркской группе латышских поэтов «Адская кухня». Под ее руководством создавалась антология латышской литературы на английском языке, вышедшая в США. Однако самое существенное — это проза Н. Икстены, чуть-чуть глубокомысленно меланхоличная, мерная, сглаживающая острые углы жизни, в ней внутренние состояния людей важнее сюжета и словно существуют вне конкретного времени и места.
ОДИН ДЕНЬ В ЕЕ ЖИЗНИ
До сих пор Она не понимает, что же произошло в этот день. Она помнит себя в поезде напротив милого семейства: муж и жена любовно очищают плоды шиповника и кормят ими свою маленькую дочурку. «Только не оставляй семечек, у семечек шипы», — беспрестанно напоминает мужу жена. Мимо робко или браво снуют вагонные боги — они предлагают желтую, розовую и красную прессу, песенники, дешевое пиво, горькую минеральную воду, Библию на двух языках, подтаявшее мороженое, любовные и религиозные книжонки, некрасивых пластмассовых кукол, купив которые ты можешь якобы помочь сиротам… Рядом с Ней садится сумасшедшая и держит нескончаемый монолог: «Был у меня сыночек, плохо было, нет сыночка, опять плохо, добра не жди, с голоду умру, от холода умру, так и останусь незарытая, кто ж меня зароет, когда сыночка нет, сыночек в земле, я наносила черной землицы на песок, мха наносила и лишайника, цветочков разных, камешков собрала, обложила могилку рядками и кружками, кружками и рядками, четыре куста сирени посадила, как зацветут, счастье ищу, то моего сыночка счастьица, сыночек у меня любимый был, да несчастный, меня не любил, пока не умер, был у меня сыночек…» Милое семейство поспешно сбегает на другое место. Она остается одна с сумасшедшей, которая моментами умолкает, чтобы набрать воздуха и начать сначала: «Был у меня сыночек…» Бормотание сумасшедшей постепенно сливается с монотонным стуком колес. На маленькой станции входит старик с корзиной подмерзших грибов. Она лихорадочно глядит в окно и видит рыжие опушки. Поздняя осень.