Выбрать главу

Если вообще кто-нибудь вернется сюда.

Перевел М. Афремович

ДАГНИЯ ЗИГМОНТЕ

Об авторе

ДАГНИЯ ЗИГМОНТЕ (1932–1997) — рижанка, которая многие годы проводила лето в Микельбаке Таргальской волости Вентспилсского района, блестящий прозаик. Направленность ее творчества уже в самом начале была надломлена резкой идеологической критикой, вследствие чего Д. Зигмонте в своих произведениях долгие годы отказывалась от обращения к острым проблемам, отдавая предпочтение бытовой проблематике и влиянию повседневной жизни на мироощущение человека.

Д. Зигмонте окончила отделение немецкого языка факультета языка и литературы Рижского педагогического института, работала журналистом и переводчиком. Она — автор целого ряда популярных романов — «Дети и деревья тянутся к солнцу» (1959), «Морские ворота» (1960), «Дай руку утренней заре» (1967). Многие произведения были драматизированы и экранизированы. Творческий труд писательницы увенчался автобиографической трилогией «Адиени». Подлинно живая, искренняя проза Д. Зигмонте — это ее рассказы для детей и книга «Неуемный нож», в которой собраны литературные обработки легенд Северной Курземе (1988). Не получил должной оценки вклад Д. Зигмонте в юмористический жанр, хотя она долгие годы была весьма плодовитым автором юморесок.

КАРШКАЛНСКИЙ ЛЕСНИК

Вилюм не хотел в лесники, нет и нет. Чем плохо быть конюхом? Конь — умное и ласковое животное. Подходишь к нему, и он с тихим ржанием прижимается к тебе мордой, здоровается. Кладет голову на плечо, стоит и стоит так, не думая даже, что его тяжелую голову ох как трудно удержать. Если ты будешь добр к нему, к жеребенку, то потом и он будет добр к тебе. Все кони в именье были спокойные и послушные, и управляющий терпеть не мог — для него это было горше смерти, — когда барин велел покупать коней на стороне. Иной попадался с такими мерзкими капризами, такой своенравный, что никуда ты его не приспособишь — ни в плуг не впряжешь, ни в телегу, так что приходилось втихую опять продавать. «Ни одного чужого коня в моей конюшне», — закричал бы управляющий так, что по всей округе бы разнеслось, да только в делах у него не было и не могло быть решающего слова, не смел он перечить барину, и не родился еще такой смельчак в этом краю, чтоб перечил. Стоило возразить хоть слово, как на лбу у барина набухала большая толстая жила, он взглядывал, словно грозовое облако, и тогда… Ну, тогда такое начиналось…

Вилюма барин, похоже, жаловал. Тихий, послушный парень, дело свое делает с душой, не спустя рукава. Когда весной умер каршкалнский лесник, не оставив преемника, барин подумал о Вилюме. Барин очень заботился о своих лесах, нечестного человека и близко к ним не подпустил бы. А этот — парень порядочный, не спутается с лесными ворами, которые в последнее время расплодились повсюду. Старый лесник был не без греха, рассуждал барин, да только за руку никто ни разу его не поймал.

Когда барин сам сообщил Вилюму радостную весть, тот так и съежился и робко глянул на господина.

— Дивишься, конечно, что такую честь тебе оказали? — барин засмеялся, по его мнению, смех должен был звучать добродушно. Но Вилюм испугался. Любому человеку, и даже самому управляющему, Вилюм осмелился бы объяснить, что это место не для него. Вилюм не любил все, что стреляет, да и не умел обращаться с ружьями, и когда все-таки случалось пострелять вместе с другими парнями из именья, он хорошо если в дверь сарая попадал. Как такому неумехе в лесники идти? И еще бегать денно и нощно, лесных воров отлавливать или же опять когда господа надумают охоту устроить… Нет, нет. Пусть ищет другого, настоящего, который может все и будет рад этой должности.

Но барину он не мог все это высказать, тут и одного слова было бы слишком. Слишком оказалось и его молчания, и барин, забыв про свое добродушие, воскликнул коротко и резко:

— Ну, что уставился как сова на солнце?

У Вилюма, и правда, было отдаленное сходство с совенком: волосы торчком, уши открыты и глаза — большие и чуть выпуклые. Но вообще-то Вилюм был парень хоть куда, и многие молодые прачки на него заглядывались.

— Я, барин…

Вилюм поцеловал барский рукав, барин, довольный, принял это за благодарное согласие и потому сказал, растянув губы под рыжими усами:

— Ну, тогда собирайся вступить в должность.

Так вот просто. У Вилюма, у бедолаги, даже матери не было, чтоб выплакать у нее на груди свое горе, Вилюм был один как перст. Одна голова, одна забота. Неси свою голову и свою заботу в Каршкалны и живи там в полном одиночестве, хотя здесь, в именье, так привычно среди людей, как грошу среди монеток в кошельке.

Кто-то невыносимо царапал сердце, разрывая его изнутри. Так Вилюм и не возразил ни слова, да и мог ли… Отправился восвояси, нацепив на лицо подобострастно-боязливую улыбку.

Молодые прачки, узнав о решении барина, в один голос заговорили, что, мол, этому симпатяге Вилюму счастье привалило. А псарь Янис, который в друзьях у Вилюма ходил, сказал со смехом счастливчику:

— Подумай, что за лесник из тебя, ежели не можешь из ружья путно пальнуть!

Да, это была самая большая беда Вилюма. Но Янис хлопнул его по плечу, пусть только друг накопит денег на пухалку, уж он выучит Вилюма — настоящим егерем станет. В свободное время они уходили подальше в лес и стреляли так, что дым клубился, и указательный палец Вилюма становился совсем бесчувственным, но проку от того было — что мяса на цыплячьей ножке. Вилюм ну никак не мог попасть в цель. Немножко ближе попадал, но в цель — никогда.

— Что за лесник из тебя, — сказал однажды Янис с осуждением, а несчастный Вилюм спросил:

— А что мне делать? Ну, скажи, что мне делать!

— Черт его знает, — Янис вздохнул, и они уныло побрели домой. По дороге встретились им молодые прачки, и Юленька, которая всегда казалась ему самой пригожей, окликнула:

— Вилюм, принеси свою рубашку, я ее выстираю — белей снега будет!

А молочница, вперевалку выбираясь из погреба — все молочницы и скотницы должны быть толстыми, как утки, — они же лицо именья, — сказала:

— Ты, Юленька, до времени хочешь в лесничихи записаться!

И Вилюм подумал, что это было бы славно. Почему бы и нет? Там, в Каршкалнах, вдоль самого края сада течет чистый ручей, в нем и стирать было бы хорошо! Почему всегда со счастьем так — одной рукой оно тебе дает, другой — отнимает? В именье все, должно быть, думали, что Вилюм возгордился от этакой удачи, и на сей раз так, наверно, подумала и Юленька — Вилюм молча прошел мимо.

Вилюм — счастлив? Если это было действительно так, то свое счастье он нес как облако тьмы. И никто, абсолютно никто не мог помочь ему. Подойти теперь и попробовать сказать что-то барину — нет, на это у Вилюма не было и не будет сил, это испортило все бы окончательно. Обратиться к священнику? Говорят ведь, что Божье слово все невзгоды утишает… Но священник толком по-латышски не умел. Захочет ли он выслушать Вилюма, вникнуть в его заботы? Священник был холоден, как топор на морозе, и, когда он читал проповедь, казалось, что с кафедры сыплется мелкий град. Нет, от Господа и его слуги здесь, на земле, Вилюму нечего было ждать помощи, это понятно. Искать помощи у черта? Но как Вилюм узнает, где черт живет? Его передернуло уж от одного того, что такая мысль пришла в голову, и он тайком перекрестился. Нет, нет, упаси Господи!

Но однажды он пошел в Каршкалны, где мастеровые из именья подправляли постройки. Хотя и не гоже говорить о покойниках плохо, старый лесник к концу дней своих жил как настоящая скотина. Однако все теперь здесь будет устроено, заходи, живи и горя не знай. Ах, если б только можно было! Вилюм завидовал тому неизвестному леснику, который и вправду придет туда и станет жить, он чувствовал — эти блага не для него…

А хутор — что цветок… И барин уже сказал веское слово: человеку не пристало жить одному, кто ж тогда дом вести будет? Юленька побежала бы вприпрыжку, предложи ей только Вилюм… Ну почему леснику надо уметь стрелять?