Выбрать главу

Приближался Янов день, самый, наверно, радостный праздник в году. По утрам расцветали на лугу цветы, у них было слишком мало времени покрасоваться, сенокос стоял на пороге. Ночи сделались такими короткими, солнце по утрам всходило совсем алое — не успевало высушить пот ушедшего дня. Люди в именье летали как на крыльях, каждодневная работа была им не в тягость, все радовались грядущему празднику, барин разрешал праздновать Янов день честь-честью. Девки в прачечной заливались соловьями, настоящие-то устали, им надо было детей кормить и о гнезде хлопотать. Тем молодые девки и отличаются от птиц, что поют круглый год. Но птица принимается за свою песню с каждой новой весной, а девушки, как выйдут замуж, умолкают совсем — им надо детей кормить и дом свой обихаживать.

Вилюму сообщили, что управляющий его ищет. Ну, что там опять стряслось? Вот-вот стемнеет.

Оказалось, конь управляющего захромал, подкова отвалилась.

— Вилюм, отведи к кузнецу!

Слово молвить против Вилюм не умел. Сказал только: — Хорошо! — и стал собираться.

— С кузнецом я сам рассчитаюсь! — крикнул вслед ему управляющий.

Мог и не говорить, с досадой подумал Вилюм, вместо тебя кошелек доставать не стану. Двумя пальцами он пошевелил в кармане, где лежало несколько мелких монеток.

Досада понемногу прошла. Предвечерье было таким славным! Все источало аромат, да, действительно, все — словно большой сосуд запахов, земля дымилась невидимыми сладкими испарениями в честь великой радости жизни. И невероятным казалось, что пройдет время, и каждая травинка на лугу, каждый колосок ржи будут скошены и свезены в сараи, с края канавы робко станет поглядывать какой-нибудь одинокий цветок, за которым никто больше не захочет наклониться. Осень приходит потому, что ничего иного в тот момент не остается, должен ведь кто-то прийти и оплакать исчезнувшее богатство, сорвать последний лист, ибо негоже наряжаться на похороны природы. Да, и в конце должна еще явиться зима с ее равнодушными бледными саванами.

Кузнец жил недалеко, на холме за церковной корчмой. Завидев Вилюма, он особо не удивился, хотя из именья к нему редко заворачивали. Кузнец был черен как черт, как черту и пристало, и в церковь он ходил очень редко.

— Что, ваш кузнец еще болеет?

— Болен еще, — и Вилюм подвел господского жеребца. Конь повернулся боком и уставился на кузнеца злым глазом. Ах, не нравится тебе это дело, добродушно подумал Вилюм, ну, конечно, кто ж доктора не боится. Он помог придержать жеребца. Кузнец смеялся, показывая белые зубы.

— Слыхал, тебя хотят в Каршкалны лесником поставить?

Вилюм молча кивнул.

— То-то тебе радость. Жениться сможешь. Без жены и детей ни порядочным лесником, ни хозяином в доме не будешь, — сказал кузнец и кивком указал на раскрытую дверь — там виднелась его избушка, маленькая, как горшочек, но полная радостной жизни. — Да, будет свое добро… будет что детям оставить.

В горне горел огонь. Кузнец действовал без спешки, как всякий знаток своего дела. Эх, хорошо же это, знать свое ремесло!

— Тебе нравится кузнецом? — спросил наконец Вилюм.

Кузнец глянул на него.

— Кузнецом, говоришь?

— Ну да, — ответил Вилюм. — Я хотел спросить, ты никогда не хотел быть кем-нибудь другим?

Кузнец не засмеялся вопросу, казалось, он обдумывал что-то, и затем ответил:

— Нет, я с самого детства хотел работать с огнем и железом.

— И с подковами.

— И с подковами. Э-э-э, кажется, ты вовсе не хочешь в лесники? — поколебавшись, заметил кузнец.

Во тьме кузни Вилюм прямиком выложил все — так тяжело было у него на сердце. Рассказал, что охотно всю бы жизнь провел в конюшне, да, конечно!

— Знал бы ты, какие они умные, — с жаром сказал Вилюм, — они все-все понимают!

Его руки, казавшиеся столь же растерянными, как и их хозяин, в поисках спасения ухватились за потную шею коня и гладили его гриву. Правда, это был чужой конь, господский конь. Вилюм даже представить не мог, что когда-нибудь у него будет свой. Но он готов был тихой своей любовью объять их всех — каурых и гнедых, серых и в яблоках.

— Вишь как, — задумчиво сказал кузнец.

— Да к тому же я никак не могу научиться стрелять, — Вилюм открыл свою беду, что ж, раз так, значит так, из его души излились ручьи сожаления, как бывает в лесу после сильного ночного ливня, когда вся земля, кажется, рокочет, а это всего лишь бегут желанные воды.

Кузнец вовсе не был сердобольным, Вилюм — не нытик. Но случаются минуты, когда надо выговориться. Огонь в горне радостно загудел, что это он себе вообразил?

— Да, тогда плохи твои дела.

— Мне бы хотелось туда, в Каршкалны. Вот бы жизнь была! И Юленька из именья, я знаю, она пошла б за меня, предложи я ей. Но если я не могу! Все могут, а я не могу даже в дверь сарая толком попасть!

Он помолчал, а потом бросил с горечью и злобой:

— К самому хозяину преисподней пошел бы, если б знал, что он поможет.

— Разве ж не знаешь: что очень ищешь, чаще всего где-то рядом, — услышал он голос кузнеца. Голос шел словно из-под земли, но это было не так, нет, просто кузнец склонился над копытом коня, прилаживая подкову. И тогда наступило молчание.

— Могу дать тебе один совет, — в конце концов сказал кузнец, почувствовав, что Вилюм ждет — чего? помощи? слова? — Я знаю, но это очень опасно. Тот, кто так сделает, может душу свою потерять.

— А что такое душа? — спросил Вилюм. — Я вот все время думаю, что, верно, у меня нет души вовсе, я же не могу, как другие… Ты видел когда-нибудь старого конюха? Если барин и не прогонит меня, придется есть хлеб, что подают из милости, так и так… Ты видел их, этих стариков со слезящимися глазами, этих старух с клюкой?

Конь был подкован, но Вилюм не собирался уходить, и кузнец не усылал его, однако прошло немало времени, прежде чем Вилюм во тьме кузни опять не услышал его голос.

Вилюм слушал, затаив дыхание. А снаружи звучал светлый голос женщины — она звала домой сытых коров.

В кузне пылал огонь, и тут был словно маленький ад — вовсе не такой уж неприятный.

У господского коня все четыре ноги были в порядке, и он спокойно мог бы плясать, если бы в именье предстоял лошадиный бал. Управляющий похвалил Вилюма и сказал, что, когда тот займет новую должность, здесь, в именье, его будет сильно не хватать. Но рыба ищет где глубже, а человек — где лучше. Вилюм слушал, ему, как и любому, нравились похвалы, и на сей раз мысли у него были легкими: ничего, если все пойдет, как я задумал, тогда уж пусть другой парень скребет умных лошадок и расчесывает им гривы. У Вилюма у самого будет конь, леснику нельзя без коня, такие площади ему объезжать. По дороге домой он нежданно повстречал Юленьку и перемолвился с ней парой слов. Юленька и вправду была красивая девица, а в последних лучах солнца была так хороша — ну, просто бери и целуй! Но Вилюм целовать не стал, девки потом невесть что выдумают, — он сдвинул шапку на затылок и ушел, задорно бросив «всего доброго», и Юленька с пылающим сердцем и щеками так и осталась стоять, глядя на свои ноги — они были вымыты добела и сейчас, в алом блеске зари казались розовыми, как у какой-нибудь благородной барышни. С такими ногами не стыдно улечься спать и на самые тонкие простыни. У Юленьки есть пара таких простыней с прошвами и кружевами, для свадебной ночи.

Вилюм уже завернул за угол пивоварни. Юленька вздохнула и пошла, и закат был так щедр, что озарил всю ее фигурку, алую как цветок яблони, алую, как стыдливая невеста.

В воскресенье Вилюм надумал пойти в церковь, но оказалось, священник заболел, вот, черт, в самый разгар лета. Так и не пришлось пойти в церковь, и товарищи его подивились, как близко к сердцу Вилюм воспринял это. До сих пор он вовсе не был таким уж богомольным. Но досада Вилюма не могла тягаться с окружающим благолепием, и, когда после обеда парни позвали его на реку, он согласился. Река текла темная под ольшаником, но когда она попадала на простор, где вдоволь солнечного света, оставалось лишь подивиться — каким разным может быть даже характер реки.

Неожиданно на берегу появилось несколько девиц из именья. Они улыбались и смеялись, и грешно было оставить их вот так стоять, когда плывет по реке послушная лодка. Лодка пристала к большой коряге, черной, как скопище бед, и девушки со смехом попрыгали в нее. Юленька тоже была среди них, и, хотя она сидела не рядом с Вилюмом, взгляды их то и дело встречались, вот диво-то! Девицы собирали водяные лилии и бросали их в лодку, а Юленьке нравились желтые кувшинки, они пахнут так сладко. Неужто и вправду пахнут, не верил Вилюм, и в доказательство получил прямо в лицо маслянисто-желтый цветок, тот коснулся кожи — прохладный и волнующий. Лодка скользила, девушки пели, и Вилюму казалось: хорошо все-таки жить на свете.