- Опырмай!* Зачем один в пустыню ходишь? - ласково спрашивает он.
- Хотел побывать на Каменных буграх, - Егор перевел дух и снова приложился к ковшику с водой.
- Опырмай! Каменные бугры, сынок, далеко. Это ведь настоящие горы. Их иногда видно, иногда совсем не видно. Даже такой хороший джигит, как твой папа Харитон, на хорошем коне туда только за неделю доскачет... Опырмай! Почему дома ничего не сказал, когда уходил? Твой папа Харитон тебя искал, ко мне приезжал, спрашивал. Он тебя в камышах ищет, а ты вот в пустыню забрался. Дальше Старой зимовки забрался. А там волк живет в скирде. - С этими словами Кожемурат вышел из юрты, чтобы оседлать двух ишаков: одного для себя, а другого для Егора. Мальчику ведь надо поскорее вернуться на хутор, а то родители совсем извелись.
Ишаков своих Кожемурат обнаружил в трех километрах от зимовки, за грядой песчаной. Тут же он увидел и мальчишку - тот стоял на коленях и зачем-то ковырял ножом песок.
ГУСИНЫЕ ПЕРЬЯ
Обмакнув перо в стакан с жидкостью, похожей на красные чернила, Егор продолжил:
На сто километров камыш раскинулся раздольно,
То здесь, то там как затрещит - бежит кабан привольно,
Вдруг элик глухо закричал на островке-малютке...
Егор удивился. Ловко получается! Никогда ничего подобного не писал. Заметки в газету сочинял, а стихи - нет.
Егор посмотрел из окна. Но там мало интересного - песок, камыш, вода. Дикие кабаны и элики* в зарослях шастают, на глаза они возле хутора не показываются... Тут Егор вспомнил черногорбых сазанов в ямах Карагил-узека, вздохнул. Сиди как привязанный. Работы по дому вроде бы и немного, а никуда не уйдешь.
В Гуляевке, где он теперь учился в школе, ему и в голову не приходило, что засядет за книгу. Думал только об одном - о рыбалке. Ученье на ум не шло, вычислял, сколько до каникул осталось. И вот он на Карагильском урочище (родители насовсем сюда переехали с Кукуя три года назад), а ему скучнее, чем на уроках пения.
Карагил-узек рядом, рукой подать, за камышами, потемневшими от зноя. Но рыбалка пока что не выходит. Неделя ушла только на то, чтобы удочки наладить. Искал подходящие удилища в тальнике - не слишком толстые, гибкие, но чтобы и не ломались. Сучил из суровой нитки леску, натирал ее как следует варом, плющил свинец для грузил. Три удочки снарядил: одну себе, другую - Любке, а третью - про запас, на всякий случай. А потом Любку Крапивину поджидал. Обещал без нее не начинать рыбалку. Любка тоже учится в Гуляевке. Только она живет у тети на Кумбеле, на том краю, где песок огороды засыпает, а он - у бабушки, совсем на другом краю, в Гребенчуках.
Словом, в первые дни каникул одни хлопоты были. Да вот еще домовничать приходится, когда родители с братьями уезжают в "ноги" узека сетки и вентеря проверять. Вообще-то домовничать нетрудно, работа, как говорится, непыльная. Только отлучаться из дому никак нельзя. Попробуй отлучись, непременно что-то произойдет. Пошел вчера в камыши тростинку для свирели выбирать - Анчутка тут как тут. На печь запрыгнул, что во дворе, трубу глиняную развалил, кастрюлю с рыбьим жиром опрокинул. А сидишь дома - близко к хате не подходит. Видно, чует. Хитрая и зловредная скотинка.
Родители поднимут на рассвете, накажут за домом да за скотиной приглядывать, а сами уедут с братьями на лодках дня на два. Вот и смотри, чтобы корова в огород не забралась. Чтобы домашние гуси с дикими не якшались. А то "дикари" запросто могут увести за собой всю домашнюю птицу. Ищи-свищи потом в глухомани камышовой. Им там быстренько хорьки головы отгрызут. За цыплятами еще надо следить, чтобы их коршун-канюк не изничтожил. Глупые, все-то они на виду у канюка под кустиками жузгуна купаются. И рыбий жир обязательно надо топить. Словом, дел по горло.
Правда, Егор умеет не обременять себя лишней работой. Вместо того чтобы целый день слоняться по хутору, он предпочитает сидеть в прохладной горнице. А за луговиной и жузгунами, по его мнению, можно и из окна присматривать.
Лишь изредка он выходит во двор - чтобы снять рыбий жир, который вытапливается в казане. А чего зря слоняться по двору? Коршун-канюк небось грамотный, соображает, когда можно брать цыпленка. Если кто-то есть на хуторе, хоть одна живая душа, он не станет на кур пикировать. Знает, что с охотниками шутки плохи. Если только сильно оголодает. Но тогда следи не следи - он на глазах цыпленка утащит. Так что нечего зря на улице париться.
Просидев целый день у окна, Егор решил писать книгу. Именно книгу, а не рассказ или повесть. Ему хотелось рассказать о том, как он учился переплывать узек и как надо выбирать место для сазаньей засидки. Ему также хотелось написать и про то, как он бродил по Муюнкуму, как в этой песчаной пустыне утолял жажду соком ревеня, а голод - клубнями ферулы жау-жумур.
Есть о чем рассказывать Егору!
Недолго думая, Егор сшил суровой ниткой три ученических тетради. Вот только чем писать? Перья и чернила остались в Гуляевке у бабушки. Думал, не понадобятся на Карагиле. На хуторе нашлись только простые карандаши. Мать ими писала письма в Гуляевку и вела учет рыбе, добытой и отправленной на приемный пункт.
Одно дело учет, а другое - книга. Разве карандашами пишут книги? А что, если... гусиными перьями? Когда-то ведь писали...
Гусиные перья на хуторе нашлись. В углу чулана пылились. А вот чернил не было.
Но Егору очень хотелось писать книгу. И тут он вспомнил нитрарию, растущую в лощинке между Лысым и Волчьим барханами. Кусты нитрарии круглые, аккуратные, будто их каждый день подстригает добросовестный садовник. Среди серебристой листвы рдеют ягоды, покрытые пылинками соли. Если эти горьковатые ягоды отжать и процедить, получатся отличные чернила.
Егор взял стакан и закинул за спину старый отцовский "мултык", скрученный проволокой. Этот ржавый "мултык" без курков он взял для устрашения канюка. Увидит остроглазый, что по урочищу бродит человек с ружьем, наверное, не захочет пикировать на цыплят. И вообще постарается держаться подальше от хутора. Он, Егор, хорошо знает натуру этих канюков.
Исписав две странички, Егор понял, что стихи кончились. Так порой неожиданно кончается хлеб на рыбалке. Думаешь, что-то есть в запасе, а посмотришь - на дне сумки одни крошки. Что делать?
А за окнами по-прежнему ничего интересного. Гуси гогочут на луговине, корова лежит и жвачку жует, куры в песке купаются. А канюк в самом деле куда-то улетел. Наверное, как увидел человека с ружьем, так и улетел за тридевять земель. Сидит небось злой-презлой на развалинах зимовья в Кукуе, на дувале, птицами засиженном.
Егор отложил тетрадь с неоконченным стихотворением и вышел во двор. Каждый час надо выходить. Коршун улетел, но есть Анчутка, тот может почище коршуна нашкодить. А кроме того, надо следить за казаном с выварками.
Егор подложил под казан кизяк, собрал ложкой рыбий жир. Приставил ладонь козырьком ко лбу, смотрит в сторону Большого бархана. Но он пуст и уныл, только фиолетовое марево струится над ним, на вид обманчивое и холодное. За тем барханом как раз Любка Крапивина живет.
Хоть бы она пришла! Но не идет! Ее родители тоже в "ноги" узека уехали, и она сидит на жаре адовой у казана и тоже собирает ложкой жир. А может, читает какую-нибудь книгу про разведчиков. Или про басмачей. Это она любит.
Кизяки перестали дымить, раскалились. Вонючие выварки в казане заклокотали. А жира на поверхности больше не было. Егор придавил крышку казана грузилом от сетки и вернулся в избу. Но поэтическое вдохновение иссякло. Рифма не шла. И слов нужных не находилось.
Впрочем, Егора это не смущало. Для неоконченного стихотворения он оставил чистую страницу и далее принялся писать прозой. Он отлично знал, что некоторые книги именно так написаны: начало стихами, а потом прозой. Например, "Капитанская дочка". Или, скажем, "Хрестоматия" для старшеклассников.