Ищу на карте озеро Першо, или Першамб, но там его нет. Скорее всего такое озеро вообще не существует, это фантазия Джона Айзерхоффа. Джон выдумал его, чтобы выцыганить у меня побольше бензина для своей моторки. Бензин дорог, а врать он научился у белых людей.
Это единственное жульничество старого Джона. С тех пор он говорит только правду. Отвозит меня на озеро Чапмен и показывает мне великолепную дичь. Много долгих ночей старик спит в своей палатке, стоящей рядом с моей. Дружно гребя, мы подплываем к зверям. Джон — хороший товарищ в лесу. Лед недоверия начинает таять в нем, когда он убеждается, что я не такой, как другие белые, что я готов даже поверить, будто у деревьев есть душа. Но пока индеец оттаивает, нужно уже расставаться с ним и возвращаться к своим.
Прощаясь, Джон предлагает мне отправиться с ним зимой на охоту за пушным зверем. Передо мной вдруг открывается возможность испытать большое приключение, проникнуть в сердце лесной поэзии, где царит «белое безмолвие» Джека Лондона. Но я отказываюсь: дома меня ждут мои обязанности…
— Правда! — сочувствующе улыбается Джон. — Мы принадлежим лесу и деревьям, а вы, белые, — каменным городам.
Вдруг Джон Айзерхофф, индеец из племени кри с красивым точеным лицом, заходится долгим изнурительным кашлем. Значит, и его не миновал губительный дар, завезенный из каменных городов белого человека.
28. Любовь бедной Покахонтас
В факториях «Компании Гудзонова залива» скрещиваются пути всех лесных людей. Туда ведет случай.
Рано утром на третий день нашего пребывания в Обижуане кто-то с грохотом вваливается в дом Фргнкленда и будит нас. Оказывается — четверо путников из Соединенных Штатов: профессор какого-то университета и три молодых студента. Они проводят экскурсию по рекам. Вот уже две недели туристы плывут по лесам. Стали бронзовыми от солнца, шумливыми от избытка воздуха, опьянены лесом, как и мы три дня назад. Смеются и проказничают, как расшалившиеся мальчишки. Заражают нас и весь дом стихийным весельем.
Торжественно вносят свои запасы продовольствия — «ура!»; профессор стряпает блинчики — «ура!»; Френкленд готовит кофе — «гип, гип, ура!» Я открываю мясные консервы. Шикарный завтрак, сытный, шумный, полный радостных криков. Гости кладут ноги на стол и на книжные полки, но мы не слишком сердимся на них: проделывают они это с ребячьей прелестью и юмором, сами осмеивая себя за это. Кто-то из них разворачивает мою монреальскую газету недельной давности.
— Свежая газета! — рычит профессор и бросается на нее, как лев на добычу. Лихорадочно ищет результатов бейсбольных матчей.
Утолив первый голод, братия успокаивается. Рассказывают о своих переживаниях в пути. Слышу, как одного из них называют Рольфом. Рольф? Это имя мне знакомо. Рольф?
Американцы замечают мое любопытство и весело кричат:
— Да, это настоящий Рольф!
Теперь я припоминаю: недавно довелось мне читать историю какой-то известной индейской королевны, жизнь которой (триста пятьдесят лет назад) была едва ли не самой романтической историей, сотканной судьбой.
Девушку звали Покахонтас. Еще до того как англичане поголовно истребили ее племя, она вышла замуж за одного из них, Рольфа. Ее потомки, кажется, живы и по сей день и гордятся таким происхождением.
— Рольф! Но, к сожалению, не из тех «настоящих»! — кричит студент, смеясь, как и все остальные.
Но профессор и коллеги не принимают его возражений и утверждают весело, что он именно из тех, «настоящих». Призывают меня в свидетели. Я присматриваюсь к нему. Рольф статный, атлетически сложенный юноша с каштановыми волосами и темными глазами; у него действительно смуглое лицо, нетипичное для американцев.
— Ну, что? — шутливо грозит ему профессор… — Сразу видно, что в тебе течет индейская кровь!
— Моя бабка, — клянется всеми святыми Рольф, — моя бабка была гречанкой!..
В то время когда хохочущие гости шутливо ссорятся между собой и подтрунивают, я спрашиваю Френкленда: нет ли среди его книг истории Покахонтас? Разумеется, есть…
Не было бы Британской империи, если бы в прежние века среди англичан не нашлось недисциплинированных авантюристов, в числе которых наряду с людьми честными было много мерзавцев, подонков и пиратов, плававших под черным флагом. Первые годы существования Виргинии — лучшее доказательство этому: создается впечатление, что нынешний гангстеризм, столь распространенный в Соединенных Штатах, не был чужд уже первым англосаксам, прибывшим на американскую землю три с половиной века назад.