— Ч-черт! — прошептал наемник.
Он быстро и тихо возвратился к оленьей тропе, и во всю прыть, уже не заботясь о тишине и скрытности, ринулся туда, где, следовало думать, разбили свой бивуак заезжие немцы.
Расчет Фроста был несложен.
Израильтяне вынуждены двигаться тихо, скрадывать грядущую добычу на охотничий лад. А Фросту плевать на банду — пускай уходят живыми и невредимыми, будь они прокляты, — но пускай оставят в покое Кевина. Или уволокут. Это вероятнее. Но ребенок должен уцелеть!
Впереди забрезжило пламя костра. У мерзавцев, конечно, раскинуты электрические сигнальные сети — как и у самого Фроста. Черт с ними. Чем больше паники — тем лучше. Прямо на бегу Фрост передернул затвор KG—9. И при этом постарался лязгнуть вовсю. Оставалось лишь надавить на гашетку.
Отчасти капитан уже добился своего. Израильтяне услышали топот мчащегося человека, подумали, будто всполошили дозорного, и тоже кинулись напролом, стараясь не опоздать, застать неприятеля врасплох. Великолепно!
Лагерь террористов был виден уже как на ладони.
Часовой, клевавший носом у толстого ствола, успел вскочить и разинул рот, готовясь издать предупреждающий вопль. В этот самый рот и всадил капитан Генри Фрост очередь из трех зарядов. Мешая израильтянам, наемник отнюдь не собирался содействовать немцам. Чем их меньше останется в лесу — тем лучше.
Голова бандита буквально взорвалась — ни дать, ни взять, живая граната. Девятимиллиметровая пуля в никелевой оболочке и вообще-то причиняет впечатляющие повреждения, а здесь и место попалось подходящее, и пули ударили кучно… При других обстоятельствах Фроста немедленно стошнило бы, но сейчас капитану было недосуг предаваться естественному омерзению и облегчать желудок. Да и съел он с утра всего ничего…
Прочие террористы повскакивали с похвальной быстротой и с отменным хладнокровием принялись отстреливаться во все стороны, кося кустарник веерным огнем. Пули жужжали вокруг Фроста, словно рой взбесившихся шершней.
Израильтяне тоже открыли огонь — и не менее плотный. Фрост продолжал палить по немецкому бивуаку, иногда выпуская очередь в сторону коммандос — по диагонали, вверх, не желая никого задеть. Просто следовало отвлечь израильских стрелков, дабы уменьшить вероятность шальной пули, способной, чего доброго, угодить в Кевина.
Глянув через поваленный ствол, обеспечивавший довольно сносное прикрытие, Фрост увидел, как орущего и брыкающегося ребенка поспешно тащат к береговому скату. Что ж, по крайности, Чильтон-младший жив и невредим… Фрост начал вести огонь уже ураганный — не по бегущим, разумеется, а по защитникам бивуака, прикрывавшим отступление товарищей.
Защитников было четверо или пятеро, а пользовались они вездесущими советскими АК—47. По сравнению со стрекотом израильских “Узи”, да и с выстрелами KG—9, русское штурмовое оружие гремело не хуже тяжелых пулеметов. Да и мощностью обладало несравненно большей.
“Прямо на слона с такой штукой выходи, — хмыкнул Фрост. — Когда-нибудь непременно заведу себе трофейный “Калашников”.
Опустошив два магазина, капитан вскочил и, огибая бивуак, чтобы не угодить под хорошо посланную пулю, ринулся к реке — наперехват.
Резкая, обжигающая боль полоснула по левому бедру. Нога Фроста подкосилась, он шлепнулся и покатился. Двое террористов неслись на капитана, точно буйволы атакующие. Первого наемник положил одиночным выстрелом в упор. Второй нападающий — точнее, нападающая, ибо это была женщина, — разрядила пистолет, и Фрост почувствовал новый, чуть ли не еще более жгучий удар в левое плечо. Он выпустил очередь. И тот же час — новую.
Шесть пуль угодили в голову немки, разнесли ее вдребезги, расшвыряли костные осколки, серое мозговое вещество, клочья мяса и брызги крови по всей прогалине.
Вырвать Фросту опять не удалось.
Он с трудом приподнялся на правое колено, помотал головой, стараясь не лишиться чувств, негромко застонал. Тело взывало, кричало, молило: хватит! Ляг, передохни! Я больше не могу!
“К сожалению, — мысленно ответил своей измученной плоти Фрост, — и я не могу. И ты бы затрясся, о мой старый добрый скелет, если бы только знал, куда я тебя сейчас поведу!”
Ковыляя, спотыкаясь, подпрыгивая, полушагом, полубегом, наемник достиг приречной опушки, запнулся уже основательно, рухнул на колени, взвыл. Опять затряс головой и поднял перезаряженный пистолет-пулемет.
Ветер достиг почти ураганной силы, по небу катался гром, но гром небесный казался приглушенным по сравнению с грохотом разбивавшейся о речные пороги воды. Перед Фростом возникла устрашающая стремнина. Капитан сощурился, ибо здесь, за пределами леса, почти горизонтально увлекаемый бурей дождь сек лицо, не давал смотреть спокойно и внимательно.
Фрост провел окровавленной левой рукой по лицу, смахнул струящуюся влагу, откинул прилипшую к правому веку прядь волос. И увидел моторную лодку, отваливавшую от берега и круто забиравшую на стрежень…
— Остолопы! Остолопы-ы!
Он выпустил очередь, метя перед носом несущейся лодки, пытаясь хоть немного насторожить и задержать беглецов. Те были попросту обречены. Крохотная лодчонка, жуткие пороги, тонны воды, низвергающейся с небосвода, ревущий ветер — все это отнимало последнюю надежду проскочить и умчаться.
Фрост продолжал стрелять.
Один из террористов ответил. Выстрелы почти растворились в дикой какофонии стихий, но пули вонзились в раскисшую почву совсем рядом, обрызгав наемника фонтанами грязи. Нехудо, отметил Фрост, ежели учесть расстояние, тряску и темень…
Отерев лицо, Фрост выпустил новую очередь, и осознал: осталось полмагазина. Зарядов пятнадцать. Или того меньше.
Наемнику почудилось, будто он услыхал детский вопль.
Кевин.
Силуэт лодки взметнулся, будто выпрыгивающий из воды китенок, воспарил над порогами, обрушился в воду. И пропал из виду.
Левая нога и левая рука были, в сущности, выведены из строя. Фрост понимал, что никогда не сумеет выбраться на сушу из этих клокочущих вод. Но и бросить мальчика на верную погибель тоже не мог.
Позволяя течению увлекать себя к порогам, наемник тщательно хранил остатки сил для решающей схватки с бурунами.
— Хэнк! Хэ-э-энк!
— Иду, малыш! — рявкнул Фрост, и немедленно пожалел об этом, ибо дыхание тоже следовало беречь всемерно.
— Спаси-и меня-а-а!
Он уже видел белое, точно мел, мальчишеское лицо, видел, как сильные для семилетнего крохи, но безнадежно слабые в подобной борьбе ручонки цепляются за борт опрокинувшейся и завязшей меж каменными зубцами посудины.
— Иду-у!
Фрост уже и сам едва ли сознавал, что поддерживает его на поверхности. Правая рука и нога немели от чрезмерного усилия. “Ну, лапы, ну, милые, ну еще немножко продержитесь!” — уговаривал наемник непокорные конечности и плыл, плыл, влекомый потоками, близился к огромной щели меж выступавшими валунами.
— Продержись еще минутку-у!..
Он достиг, наконец, лодки, едва не очутился под нею, засасываемый течением, схватился за склизкий гребень киля и, перебирая руками, — левая внезапно заработала, повинуясь тем непостижимым запасам выносливости, которые сообщает человеку только состояние, близкое к умоисступлению, — перебирая руками, добрался до мальчика.
Кевин отчаянно обхватил капитанскую шею, прильнул к Фросту, вцепился в него. Наемник заскрежетал зубами — пальцы мальчика пришлись точно в пулевую рану, причиненную пистолетом.
— Держись, кроха… Выберемся…
Он повернул голову, прикинул на глаз расстояние до берега. “Выберемся… Дважды выберемся! И трижды… Каюк… Не доплыть”.