Владимир Дудченко
Канал
Москва. Ноябрь 1971 года
Полещук перешел улицу и, оказавшись на Гоголевском бульваре, оглянулся на серую громадину здания Генерального штаба. Впрочем, это мрачное, сталинских времен, сооружение больше ощущалось, чем виделось с бульвара.
Он поежился от холода, поднял воротник плаща и пошел в сторону станции метро. Дойдя до памятника Гоголю, Полещук остановился, задрал голову и посмотрел на грустный облик писателя, поэтизировавшего Украину с ее удивительными вечерами на хуторе близ Диканьки. «Эх, рассказать бы Гоголю про нашу жизнь убогую…» — вспомнил он песню Высоцкого, и мысленно добавил: «военную, хреновую…»
— Стоп, — подумал Полещук, — не такая уж и хреновая эта жизнь. Я молод, я вернулся, руки-ноги целы, голова в порядке, деньги есть, перспективы просматриваются… — Он еще раз бросил взгляд на Гоголя в бронзе и резко провел рукой по черным с курчавинкой волосам, стряхивая дождевую пыль. — Гоголь, Высоцкий… Чего ж так нерадостно?
Нахлынула тоска по тем не столь уж далеким институтским годам: театр на Таганке, куда попали почти случайно — спасибо Лешке Агарышеву, однокурснику, с его отцовскими связями в московском бомонде. Спектакль запомнился плохо, зато потом, за кулисами оттянулись на славу. Там и появился Володя Высоцкий, уже поддатый, с гитарой. И зазвучали его пронзительные песни, включая эту, кажется, про сумасшедший дом. Откуда-то появилось спиртное, пили, чего-то орали…
На душе было скверно. По бульвару по-московски быстрой походкой, поторапливаемые дождем, сновали прохожие с зонтами. На скамейках ни единого человека — холодно и сыро. Полещук вытер носовым платком мокрое лицо, достал из кармана пачку «Мальборо», выковырял из нее сигарету и щелкнул «Ронсоном». Сигарета под дождем зажглась не сразу. «Ну и погодка, — подумал Полещук, — как раз подстать отвратительному настроению. Куда же пойти?»
Он сунул сигареты в карман плаща и нащупал там коробочку с орденом. „Вот и решение, товарищ старший лейтенант, — осенило Полещука, — обмыть бы надо… Без публики, без оваций… А уж потом с батей, как положено, по- офицерски, старый полковник знает толк…“ Полещук подошел к урне, швырнул в нее недокуренную сигарету, открыл коробочку и достал орден. Темно-рубиновая эмаль „Красной Звезды“ тотчас же покрылась мелкими капельками дождя.
„Орденом откупились! Мерзавцы, мать их!..“ — на Полещука вновь нахлынула волна возмущения. Он плюнул под ноги, бросил взгляд на мрачных чугунных львов в основании старинного фонаря возле памятника и решительно направился в сторону ресторана „Прага“.
Ветер сдувал с деревьев остатки пожелтевших листьев, нудно моросил дождь. Озабоченным москвичам-прохожим не было никакого дела до хмурого молодого человека в модном, явно импортном плаще, ловившего ртом капли дождя. Лишь некоторые, похоже, удивлялись его не по сезону загорелому лицу. „Иностранец, наверное, из тех самых, — пробормотал мужичок с авоськой, — ишь как морду кофейную задирает. Небось, и дождя никогда не видел. Понаехало тут всяких…“ Полещук его не услышал.
В респектабельной „Праге“ ничего не изменилось. Полещук отдал в гардеробе плащ и поднялся в знакомый зал. Там было почти пусто. Он сел за стол и сделал неожиданно быстро подошедшему официанту скромный заказ, не глядя в меню: сто пятьдесят водки, бутылку „Боржоми“ и холодные закуски. „Шеф, чего-нибудь повкуснее, пожалуйста, — сказал он. — Ну, селедочку, к примеру, или севрюжку… В расчете, что я не был в Москве и вообще в Союзе несколько лет. Только без черной икры…“
Молодой официант с некоторым удивлением посмотрел на Полещука и, еще раз оглянувшись на него, пошел выполнять заказ.
Наверное, нездешняя внешность Полещука и его элегантный костюм магически подействовали на халдея. И не успел Полещук докурить сигарету, как подоспела водка в графинчике и закуска. Не обращая внимания на официанта, Полещук налил полбокала водки, опустил туда „Красную Звезду“, залпом выпил, достал орден и сунул его в карман. Молодой официант прерывисто дышал за спиной Полещука, не смея что-либо сказать. „Что, удивляешься? — повернулся Полещук, наливая в бокал „Боржоми“. — Не надо. Работа была такая. Иди, иди старик, не пялься на меня за спиной…“
Водка — поразительный русский напиток. Полещуку стало тепло и уютно. От сердца, по мере поступления алкоголя в кровь, отлегло, настроение стало получше. Да нет, не то чтобы лучше, просто гнетущая душу обида чуток отодвинулась. Полещук налил еще, но уже в рюмку. Выпил. Посмотрел на сидевших за соседними столами москвичей и, как говорят в ресторанах, гостей столицы. „А сейчас для нашего гостя из солнечной Армении (Грузии, Узбекистана и так далее) прозвучит песня…“ — вспомнил он ресторанную классическую фразу. Но вечер еще не наступил. И музыки еще не было.