Лунный свет бередит лоб спящего юноши, и открывается ему уже не странная, а жутковатая картина. Он стоит на каком-то огромном, обрушенном в воду мосту, обдуваемый безжалостным колючим ветром, и далёкие молнии прорезают свинцовое небо. Фёдор никогда не был на этом месте прежде, но почему-то знал, что где-то на канале оно существует. И вот сейчас, с головокружительной высоты моста кто-то сорвался… падает вниз, в ледяную воду. Старый учитель? Фёдор видит лицо Ивана Афанасьевича под слоем воды, понимая, что и сам находится в этой мутной воде. Лицо удаляется, опускается вниз к тёмному дну, а Федор почему-то вынужден следовать за ним.
Ему этого очень не хочется; неприятное предчувствие, а может быть, и тревожное знание говорят, что с этим лицом что-то не так. Что оно лишь маска, всё более очевидно увлекающая его в ловушку, западню, и надо немедленно всплывать на поверхность. Но как это и бывает во сне, Фёдор не в состоянии сопротивляться, сила тяжелая и неколебимая увлекает его всё дальше в глубину, заставляя искать ускользающего обманщика Ивана Афанасьевича. Фёдор движется во мраке, и единственным ориентиром здесь является лицо старого учителя, до того бледное, что кажется, будто оно светится, как речной жемчуг. Юноша уже почти настиг беглеца. И в последний момент он видит, что строгое лицо становится чем-то другим. Прямо на глазах оно меняется, застывая, и превращается в камень. Но не совсем… У самого дна в мутных слоях ила, где маски теперь сброшены, Фёдор видит, что вовсе не хмурый учитель был предметом его погони. Там, на дне, лежит каменная голова, словно отвалившаяся от огромного памятника, лик её чуть присыпан, и от этого Фёдор только укрепляется в уверенности, что голова была здесь всегда и ждала именно его. Юноша отчаянно пытается всплыть, он не хочет видеть того, что — он уверен! — сейчас произойдёт, но лишь беспомощно барахтается в недвижных слоях воды. Потом он прекращает свои бессмысленные усилия. А сердце его стучит так бешено, что Фёдор, наверное, просто задохнётся от страха и удушья.
«Вот в чём дело, — с какой-то убийственной смесью паники и апатии всхлипывает юноша. — Вот для чего я здесь». Да, он здесь именно для этого. Чтобы с беспощадной неотвратимостью увидеть, что вовсе не бледностью речного жемчуга светилось ускользающее лицо. Потому что пустые каменные глаза вдруг начинают открываться, и их наполняет бледно-зелёный свет. Здесь, в тёмном месте на дне канала глаза каменной статуи светятся какой-то тайной и чуждой жизнью, и как только это бледно-зелёное свечение отыщет его…
«Это мёртвый свет», — слышит Фёдор блёклый, будто отсутствующий голос. Взгляд каменной головы всё ближе; извиваясь, делая последнюю отчаянную попытку оттолкнуться, всплыть, вырваться из кошмарного наваждения, Фёдор начинает кричать; он кричит что есть мочи и… просыпается.
Но явь оказывается хуже сна. Потому что всё это не закончилось. Каменная голова была здесь. Она глядела на него за окошком, кошмар проследовал за ним в его комнатку. Фёдор снова всхлипнул: нет, всё не так, это всего лишь луна, и кричал он, скорее всего, негромко. Фёдор повернул голову и сглотнул какой-то прелый ком, подступивший к горлу. Он лежал на скомканной и мокрой простыне, постепенно приходя в себя и понимая, что сонная тишина и умиротворение окутали дом. И к счастью, родители, чья спальня располагалась прямо под ним, на первом этаже, скорее всего, не слышали его. Он не разбудил их своими дурацкими детскими страхами. Сон. Просто дурной сон, и теперь он прошёл. И хоть к таким вещам на канале относились серьёзно, всё же «сезон сновидений», который случается в самом начале каждой весны, когда к людям приходят сны вещие, остался далеко позади.
Однако его родители в своей спальне на первом этаже вовсе не спали.
— Мать, пора, пора с ним поговорить, — произнёс Макар и нежно погладил жену по волосам. — Парню скоро двадцать, чего ж тянуть.
— Но как же… — вздрогнула женщина.
— Пора ему всё рассказать.
— Ну, постой, потерпи, Макар…
Мужчина какое-то время молчал. Потом негромко, но твёрдо произнёс:
— После ярмарки, мать.
Он обнял жену, привлекая её к себе, и почувствовал, что какое-то время она была тверда и непреклонна, как камень. Потом обмякла, прошептав:
— Мальчик мой. Ну как же…
Обмякла и прильнула к мужу. И они любили друг друга, два уже немолодых человека. Любили боязливо и осторожно, чтобы не разбудить спящего в комнатке на чердаке сына. Потом боязливость и осторожность прошли, из страхов и горечи всплыла страсть, и уже давно им не было так хорошо.