Гребцы дружно налегли на вёсла, и старая посудина продемонстрировала неожиданно хороший ход. Совсем скоро лодка оказалась на стремнине и двинулась по реке против течения, держась ближе к своему берегу. Дамба со шлюзом находилась по этой стороне, но Фёдор подумал, что Матвей, обогнув намытую отмель, пытается укрыть лодку под покровом густых деревьев, нависших над рекой. Юноша бросил прощальный взгляд на город — вся восточная часть неба была покрыта густой, почти смолистой тьмой.
«Ну, вот и началось твоё приключение», — сказал сам себе Фёдор. И внезапно вздрогнул. На какое-то очень короткое мгновение ему показалось, что этот его «внутренний» голос как бы и не совсем… его. Что он очень похож на тот тёмный голос из сна. И что прозвучал он сейчас насмешливо.
3
До плотины Иваньковской ГЭС дошли без приключений. Фёдор знал, что участок от Дубны до входа в канал считается самым безопасным отрезком водного пути, и с удовольствием наблюдал, как на привольной речной глади весело играют блики лунной дорожки. Весь далёкий противоположный берег был укрыт завесой тумана; он стоял вдоль кромки воды плотной, мглисто-серой стеной, почти неразличимой с такого расстояния, и Фёдору даже померещилось, что его рваные клочья частично вышли на плотину. Юноша, привстав на носу лодки, пристально вглядывался в темноту, но ничего рассмотреть не смог.
— Ночью много чего чудится, — шепнул ему Кальян, — не обращай внимания на туман. А вот как зайдём за дамбу к шлюзу, следи за окошком диспетчерской. Нам посветят фонариком. Три коротких сигнала и два длинных. Если по-другому, немедленно разворачиваемся и уходим.
Фёдор перевёл взгляд на далёкий пока вход в шлюз, но туман снова привлёк его внимание. Что-то там на плотине, перегородившей реку… Однако вся поверхность водохранилища и весь свой берег были чисты на много вёрст. Туман здесь отродясь не бывал, даже в самые плохие дни вода не пускала его. Лишь небольшой клок, говорят, появлялся на дальнем конце дамбы, где когда-то стоял второй памятник. Правда, по мере приближения к ГЭС шум падающей воды нарастал, и нарастало это тревожно-сосущее чувство… словно что-то в тумане почувствовало их появление, встрепенулось, проснулось и теперь наблюдает за ними с тихой, тёмной радостной злобой. Фёдор подумал, что здоровяк, наверное, прав: вода вроде бы действительно не пускает туман. Но тогда почему нельзя добраться по реке до крупных волжских городов? Связь с Нижним и Казанью оборвалась несколько лет назад, да и про Ярославль говорят, что там творится что-то жуткое. По крайней мере, люди покидают восточную часть города, переселяются в Кимры, а некоторые беженцы даже добираются до Дубны.
Фёдор снова посмотрел на плотину Иваньковской ГЭС, протянувшейся как мостик от берега к берегу, и вдруг почувствовал, что на его спине зашевелились крохотные волоски. Ошибки не было: густой туман теперь полз по плотине. Он двигался в их строну.
— Не беспокойся, — Кальян по-прежнему говорил тихо, — он доползёт только до открытых створок в центре плотины, до места сброса воды, и остановится. Такое уже бывало. Через воду до нашего берега ему не перебраться. Следи-ка лучше за сигналом.
Когда лодка зашла за дамбу, направляясь к шлюзу, Фёдор успел заметить, что туман действительно добрался до места сброса воды и навис над ним, набухая густыми клочьями, но дальше продвинуться не смог.
Вход в шлюз был обозначен ажурными арками по обоим берегам. Ворота обычно держали открытыми, вода стояла на нижнем уровне, и вырастающие во тьме сооружения шлюза напоминали мрачную крепость, древнюю твердыню, охраняющую город. Фёдора всегда волновала загадка, почему время оказалось не властно над всеми сооружениями канала. Даже те из них, что были частично обрушены, выглядели странным образом новыми, будто построенными лишь вчера, а некоторые обрушения — всего только дань причудливой прихоти архитектора. Вот и эти тянущиеся по обоим берегам ажурные арки отливали необычной новизной, хотя было явно, что во многих местах кладка порушена.
Но гораздо более явным было другое: все иные строения, здания, города и дороги — всё оставшееся от великой эпохи строителей канала давно уже обветшало, состарилось, умерло, пришло в негодность. Даже набережную в Дубне людям пришлось перекладывать заново. И только канал словно заморозила чья-то непостижимая воля. Но почему-то говорить об этом было не принято. Словно было во всём этом нечто глубоко интимное, какое-то таинство и одновременно порочная тайна, о которой не говорят; и нарушить запрет было не то что хуже, а как бы непристойней, чем выставить себя на всеобщее обозрение голым.