Он видел, что гребцы начали ослаблять ритм и лодка теряет скорость, что человек на корме вот-вот бросит руль, потому что смотрит, как завороженный, на противоположный берег, и в его маслянистом взгляде ужас смешался с чем-то похожим на священный трепет; он слышал голос Кальяна, капитана, которого уже успел похвалить: «Фёдор, быстро на руль! С бородачом что-то не то… И держи крепко, парень!» Набирая дыхание, он успел заметить, что мальчишка и впрямь оказался проворным и держится не в пример лучше остальных. Это его не удивило, лишь лёгкая печаль кольнула сердце. Прицелившись, чтобы бить по первому прожектору, Хардов понял, что увидел ещё кое-что: как на другом берегу прямо из тела ночи выступил исполинский каменный бок, как в некоторых местах камень ещё не сделался непроницаемым, и гигантская статуя словно парила над формирующимся пьедесталом. Там, на противоположном берегу, вопреки всем мыслимым прежде законам жизни, в перекрестье электрических лучей появлялся Второй.
— Он вышел прямо из темноты, — с несколько шальной усмешкой процедил Хардов.
Это было давнее воспоминание. Впервые о своей встрече со Вторым ему рассказывал человек, чьё сознание помутилось от увиденного. Он так и визжал, пока Тихон пытался бедолаге помочь: «Он вышел прямо из темноты! Огромный, каменный, но… живой! Жи-и-во-ой!» А Хардов почему-то вместо жалости испытывал что-то похожее на брезгливость.
Да, это было давно…
А потом гид задержал дыхание, и весь внешний мир перестал существовать. Кроме оружия и цели, куда он сейчас пошлёт пулю. Хардов нажал на спусковой крючок. С глухим хлопком, чуть более громким, чем звук выстрела, лопнул первый прожектор. И словно в ответ в плотной стене тумана, стоявшего на том берегу, гневно полыхнуло чем-то холодным, похожим на зарницы. Только это никакие не зарницы. У Хардова дёрнулась щека. Оружие уже было готово к следующему выстрелу. Эта чёрная воля, сковывающая всех, кто был в лодке, чуть ослабила хватку. Гид выстрелил. Второй фонарь прожектора разлетелся вдребезги. Оставался последний: теперь до другого берега добивал лишь одинокий луч. Дышать стало значительно легче. Хардов прислушался и ощутил, как по лбу пробежали капельки пота. Это его озадачило — напряжение оказалось большим, чем чувствовалось.
«Давайте, давайте, гребите, мои хорошие! — быстро подумал он. — Нам бы только успеть войти в канал». Хардов посмотрел на последний луч, связывавший оба берега, и он показался ему натянутым, как струна. И что-то ещё… Звук, низкий и тихий, на грани слуха, похожий на треск статического электричества или гул электропроводов. Хардов снова прислушался, но ничего больше различить не смог. А потом выстрелил ещё раз. И на несколько секунд единственным источником света вокруг них стала бледно-зелёная луна, плывущая в тревожном небе.
Фёдор почувствовал, что руль больше не вырывался из его рук: потребовалось совсем лёгкое усилие, чтобы вернуть лодку на прежний курс. О том, куда могло затянуть лодку,
(ты же знаешь, куда! В туман, из которого нет выхода)
не хотелось даже думать. Сердцебиение постепенно приходило в норму, по крайней мере, в груди юноши больше так бешено не стучало. Хардов только что произвёл выстрел, и последний луч за спиной Фёдора погас. «Второй» исчез, на его месте теперь зиял громадный, похожий на провал, бесформенный сгусток тьмы. И обруч, сдавливающий виски, ослаб.
(в туман, из которого нет…)
Фёдор крепче взялся за руль. И даже попробовал робко улыбнуться Кальяну. Капитан сидел лицом к нему и с молчаливой сосредоточенностью работал веслом. Мучительная складка, прочертившая лоб здоровяка, ещё не разгладилась.
Фёдор посмотрел на Хардова: гид по-прежнему стоял у мачты и к чему-то тревожно прислушивался. Мунир, взлетевший было, пока гид стрелял, вернулся на плечо хозяина. Сейчас ворон застыл и, забавно склонив голову, глядел на чужой берег. Фёдор глубоко вздохнул: он, наверное, с удовольствием бы посмеялся, только… Это ощущение плохого вовсе не ушло. Оно словно затаилось, притихло в темноте и теперь раздумывает.
Вот и Фёдор услышал этот низкий и какой-то пустотный звук. Мунир заволновался, расправляя крылья.
И вдруг юноша отчётливо понял, что это ещё не всё, лишь короткая передышка. Там, за его спиной, где только что погасли прожекторы, снова что-то происходило. Это он почувствовал, когда мороз иголочками побежал от основания его позвоночника вверх, это увидел в отсветах взгляда Кальяна, когда тот надтреснуто прошептал: