Сестра с изумлением посмотрела на Еву, потом на Хардова, снова на Еву, взгляд её сделался задумчивым, а ресницы чуть задрожали.
«Бедная ты моя», — услышал Фёдор.
Но Сестра уже нежно коснулась головы ворона и посмотрела на него с такой чистой любовью и состраданием, что от холодного ветерка не осталось и следа.
— Мне надо идти, — проговорила хозяйка. — Я присоединюсь к вам позже. Там, в дубовой роще, раскинут просторный шатёр. — Она указала в сторону холмов. — Там вас ждут отдых и угощение. Мои дочери сопроводят и развлекут вас. Они уже взрослые, и если кто-то из мужчин захочет взять себе жену…
Она улыбнулась, и никто из команды не видел прежде такой улыбки, никто не смог бы сказать, чего в ней было больше — зрелой мудрости или невинной юности. А Фёдору показалось, что из пенных водопадов вышли семь девушек в таких же белых туниках и с цветами в волосах и остановились у границ леса. Наверное, только показалось, возможно, они прошли рядом с водопадами, так и играющими радугой, но юноша почему-то посмотрел на Еву и впервые пожалел, что его сердце отдано другой.
— Не беспокойся, — тихо сказала Сестра Хардову.
Он единственный не смотрел на границу леса, где ждали семь дочерей. Его взгляд был прикован к ворону и лицу хозяйки.
— Я помогу ему. — Потом она обратилась к остальным: — Мои дочери проводят вас. Ешьте и отдыхайте, и ни о чём не тревожьтесь. Сегодня ваш покой будет охранять Сестра.
Она быстро повернулась, собираясь уйти. Хардов хотел было последовать за ней, но Сестра остановила гида:
— Нет, воин. Ты пойдёшь с остальными.
2
Примерно в то же время в Дубне раздался громкий стук в дверь, и пьяный голос прокричал с улицы:
— Ева! Ева, открой. Знаю, что не спишь. Открывай, Ева!
Так как стучали в парадное Щедриных, а Павел Прокофьевич в этот поздний, или уже ранний, час не спал, старый учёный недоумённо пробормотал:
— Господи, кого это посреди ночи?
Стук повторился, причём с такой силой, будто дверь пытались снести с петель, и тот же голос потребовал:
— Выходи, Ева! Я тебя ждал. Почему не пришла на ярмарку?
Последовала пауза. В течение которой можно было различить невнятные переговоры и икание, а потом снова, но чуть игриво:
— Ева, ку-ку… Это твой муж…
— Будущий, — глубокомысленно поправил кто-то из собутыльников.
— Неважно. Законный. Не заставляй ждать, Ева. Немедленно выходи! Ну!
И в дверь опять стали молотить.
— Юрий, — сконфуженно произнёс Павел Прокофьевич. — Явился… — И старый учёный тяжело вздохнул. — Представляю, что нас ждало.
Щедрин собирался было включить электричество над парадным, затем взглянул на накрытый чайный столик и передумал. Лишь добавил огоньку в масляный светильник.
С Юрием заявилась целая компания, были даже две девицы — все навеселе. Щедрин приоткрыл дверь, оставив щеколду на цепочке, и посветил на улицу.
— Что это за выходки, молодой человек? — с академической сдержанностью поинтересовался он. — Вам известно, который час?
— О! Тестёк! — обрадовался Юрий. — Давай! Давай выпьем, тестёк.
— Послушайте…
— Чё-ё? Если у тебя нет, мы с собой принесли. Не парься, тестёк.
Компания довольно лыбилась, однако в тоне происходящего сквозило что-то странное, словно всем этим людям долгое время приходилось сдерживать себя, а теперь что-то изменилось и такая необходимость стала отпадать.
— Не выставляйте себя дураком, Юрий, — попросил Павел Прокофьевич. — И ступайте лучше проспитесь.
— Не-а, только с твоей дочерью! Папа.
— Перестаньте пороть чушь, за которую вам потом будет стыдно, — возмутился старый учёный. — И никакой я вам не «папа».
— Я присылал сватов.
— И что ж, получили ответ?
— Так жду-у… Ждём-с. Папа, лучше б выпил с зятьком, для своего же блага.
— И вы полагаете, что подобное поведение поможет с положительным ответом?
— Па-па. — Теперь Юрий усмехнулся, возможно, чуть более злобно, чем позволил бы себе на трезвую голову. — А вы с дочурой считаете, что кто-то на свете поможет вам отказать? Мне?! Вы, э-э… Ладно, тестёк, я ведь пока хочу по-хорошему. Мы просто идём на танцы. А осенью по-любому сыграем свадьбу. Я приглашение, между прочим, писал собстве-на-нэ… р-ручно… Давай, давай зови дочь, тестёк.
И невзирая на приоткрытую дверь, Юрий принялся молотить в косяк.