— Делай, что она говорит, — вдруг сказал Хардов.
Фёдор молчал; застенчивый, не самый смекалистый юноша в ужасе смотрел на окружающий мир. Если б не обстоятельства, Хардов позволил бы себе посмеяться над мрачным комизмом ситуации.
— Делай что должно, Фёдор!
«Делай, теперь можно, — с неожиданной жёсткостью подумал Хардов, наблюдая, как в расширившееся отверстие по центру люка, невзирая на катастрофическое несоответствие диаметров, желала протиснуться окровавленная морда оборотня. — Ты, чёртов тупица, заслужил любовь скремлина. Она единственная. И всё это впервые. Её отец и мы с Тихоном хранили эту тайну, но и тут вмешался ты! Не знаю, через что пришлось пройти Еве, чтобы принести сейчас в жертву своё чувство. Не тебе, а какому-то голодранцу из Дубны, и если ты её обидишь… Но ты, чёртов везунчик, заслужил то, чего не выпадало никому прежде, поэтому делай».
Странное опустошение пришло к Хардову. Тишина. Вся его длинная бурная мысль заняла, наверное, не более секунды. Но всё переменилось. Никого прежнего здесь не осталось. И Фёдор всё понял. Хардов внимательно смотрел в его застывшие глаза, где отцветали тревожные тени: мучительный вопрос, сокрушительное прозрение и тёмная вода, где плавали обломки обрушенной вселенной.
«Только попробуй пожалей её». — Хардов всё ещё слушал эту тишину.
Но когда Фёдор начал говорить, никаких следов того, что видел Хардов, в его глазах не осталось. И гид вспомнил, что давно простил его. Человека, ставшего ему когда-то больше чем Наставником, научившего не бояться тумана, выживать в нём и видеть, открывшего тайну Возвращения и рассказавшего о том, как сражаться голым. Человека, который когда-то, пожелав спасти, отнял у него самое дорогое. Но Хардов давно простил. И стал жить дальше. Возможно, ради этого самого момента. Когда ответно и трепетно, и очень осторожно, словно они видятся впервые, Фёдор чуть подался к девушке.
— Ева, я слышу твоё сердце, — пообещал он.
Никакой тёмной воды в мире больше не оставалось.
31
Губы Евы раскрылись совсем немного, будто она и вправду ждала самого чистого, нежного и страстного поцелуя в своей жизни. Хардов почувствовал неловкость и потребность отвернуться, но теперь было нельзя. Из щёлочки между губами девушки выскользнул крохотный огонёк. Весело и будто удивленно качнулся, осыпался игривыми искорками небесного цвета, хрупко и беззащитно поплыл к Фёдору. Остановился. Все посторонние звуки отодвинулись куда-то по краям звонницы, хотя сквозь отверстие в люке сумела полностью протиснуться истерично, злобно огрызающаяся голова первого оборотня.
Огонёк начал разрастаться. Заиграл ласковыми отсветами на лицах Фёдора и Евы, словно в благодарность за эти подаренные ему мгновения бытия. Ощущение пронзительной нежности, заливающей всё пространство звонницы, сделалось непереносимым. Огонёк рос, набираясь внутренней силы.
— Бог мой, Хардов, что происходит? — прошептала Раз-Два-Сникерс. — Кто она?
— Молчи, — оборвал её Хардов. — И приготовь оружие, если ты гид.
«Я слышу твоё сердце», — обескураженной восхищённо повторил Фёдор. Только он не говорил вслух.
«Да, слышишь, — тут же отозвалась Ева. — Теперь я знаю, как это…»
«Ева…»
«Подожди, Фёдор, не спеши. Я ещё боюсь. Держи меня крепче».
«Как держать? Я ведь…»
«Крепче. Держи. Не отпускай. И…»
На миг Фёдору показалось, что его сердце словно остановилось. И дальше два сердца забились как одно. А потом был свет.
«Не-е-ет!» — чуть было не завопил Хардов, впервые в жизни борясь с желанием зажмуриться от этого света. Ярчайшая вспышка ударила во все стороны. Звонница буквально взорвалась миллионом солнц.
«Ева… Господи». — Хардова будто оглушило контузией, из которой он сейчас выплывал. Сглотнул ком, подступивший к горлу. Оборотень, застрявший в крышке люка, в ужасе завизжал, пытаясь убраться обратно во тьму. Хардов ещё медлил доли секунды, а потом помог ему ударом ноги.
«Ева… Как же ты хранила столько в себе?! Как справлялась?»
Но пора было убираться отсюда. Хардов наклонился нал люком, чтобы наконец открыть его. Увидел, как по крышкам разбегается множество каких-то мелких тварей, которых невозможно было различить в прежнем освещении. Туман уже был здесь, хотя выше этой, оказалось, ненадёжной перегородки подняться не смог. Только теперь Хардов, пожалуй, не стал бы зарекаться…
— Помоги мне! — бросил он оцепеневшей Раз-Два-Сникерс. — И береги серебряные пули! — Всё же торжествующе улыбнулся. — Теперь обойдёмся простыми.
Но свет, о котором Хардов знал многое, знал, что внутри него, пусть в крохотной точке, всё же бушует беспокойное тёмное пламя, продолжал прибывать, изливаясь волнами и затопляя всю звонницу. По церкви, окруженной непроглядной мглой, нисходил ослепительный свет, как будто она была ракетой на старте, запускаемой в сумеречное небо. Хардов решил, что это сравнение пришло совсем из другой жизни, где существовали ракеты, готовые к взлёту, и тех, кто о них помнит, осталось совсем немного. «Ну что же, Анна, вот ты и оказалась права. — Не мешкая, Хардов раскрыл амбарный замок. — Надеюсь, ты видишь это».
Но он понимал, что такое будет продолжаться недолго. Очень недолго. «Господи, как сильно, — подумал Хардов. — Невероятно сильно! Они сгорят».
Ярчайшая вспышка ударила во все стороны, и мир стал светом. Сначала Фёдор ощутил боль и лёгкость и тут же захотел найти Еву. Но он её и не терял. Ещё никогда она не была так близко к нему. Ещё никто не был.
«Не отпускай меня».
«Не отпущу!»
Они смотрели глаза в глаза, не отрываясь, словно им впервые в жизни было дозволено насладиться, утолить жажду видеть, забыв о застенчивости, познать друг друга в этом созданном ими свете, который отгородил от всего остального мира.
«Ева, у нас с тобой что, одно сердце?»
«Я не знаю».
Их связь была глубже, нежней и интимней, чем при самом откровенном поцелуе, чем в самую бесконечную ночь любви, которых у них ещё не было. Фёдор захотел что-то сказать, но они попали в мир, где пока не придумано слов. И вдруг шагнули друг к другу. Ещё ближе, в головокружительную пропасть другого — шаг опрометчивый, за которым неминуемо следует расплата, — но не упали. Оказалось, в сотворённом ими мире не существует расплат, а только дары, и с каждым восхитительным мгновением они всё более щедро обменивались этими дарами. А потом самые простые истины облеклись в самые простые слова.
«Ева, — ошеломлённо и восторженно произнёс Фёдор. — Я люблю тебя».
«Я тоже тебя люблю, Фёдор».
«Ева…»
Самые простые и самые древние слова.
«Я так боялась, а оказалось так просто… и легко».
Свет куда-то двигался, и они в нём.
«Ева».
«Я здесь… Какая я была глупая».
Хардов увидел, как источник света невероятной интенсивности приблизился, мягко поплыл к люку.
— Ты готова? — окликнул он Раз-Два-Сникерс.
— Да. — Она уже была в форме.
«Ева, это наша свадьба».
«Свадьба?»
«Если ты согласна».
Улыбка… Улыбка, как лёгкое дуновение света.
«Фёдор, мы куда-то плывём?»
«Наверное».
«Но я не сделала и шага».
«Да, движемся. Как будто летим».
«Но как же, Фёдор, такого не бывает».
Они действительно кружились, как в танце, невесомые, так и не оторвав друг от друга глаз. Свет, который не был порождением одного лишь неба, увлекал их куда-то бережно, деликатно, но и настойчиво, словно выделенное ему время заканчивалось, и он торопился, вправду опасаясь, что их сердца могут не выдержать. Не выдержать обрушившейся на них расточительной роскоши, и сгорят без остатка.