Фёдор никогда не видел столько света ночью. Может, лишь в короткие моменты на самых удачных ярмарках, когда к электрическим гирляндам и огонькам добавлялись фейерверки, да на старых выцветших карточках легендарных городов, на улицах которых, говорят, ночью было так же светло, как и днём. И следом в который раз постучалась мысль: если великие строители канала были столь могущественны, как же они не сумели сберечь всё это?
Фёдор бросил быстрый взгляд на Матвея: здоровяка тоже радовало такое обилие света, он словно пытался впитать его, унести с собой хоть частичку в тёмную ночь, ждущую впереди.
— Какие мощные фонари! — восхищённо промолвил Фёдор.
— Ну да, — Кальян кивнул, — всё-таки учёные живут у нас.
В его словах смешались гордость, оттенок сожаления и какая-то недоговорённость. Но Фёдору показалось, что он понял здоровяка: впереди такого больше не будет. Только здесь, под боком у учёных, возможно столь царственное распоряжение ценнейшим на канале продуктом — электроэнергией. И Фёдор вдруг остро ощутил, что действительно покидает свой уютный милый дом, уходит навстречу неизвестности, и каков будет конец этой дороги, ещё вовсе не ясно. Только что-то говорило ему, что просиди он и дальше в безопасной Дубне, его жизнь мало чем будет отличаться от жизни кролика, лучшим завершением которой станет вкусное рагу на чьём-нибудь столе.
«А ты знаешь иную формулировку смысла человеческой жизни? — услышал он насмешливый голос, порой так похожий на отцовский. — Все рано или поздно покидают насиженные гнёзда. Это и есть взросление». Фёдор попытался было вспомнить, говорил ли он о чём-нибудь подобном с батей, но шум машин смолк, насосы отключили, уровень воды в шлюзе выровнялся с уровнем открывающегося за воротами водохранилища.
Фёдор скинул швартовый с крюка рыма; бакен в стенке поднялся не до упора направляющей, видимо, вода в Московском море стояла не на самой высокой отметке. Отшвартовав лодку, они медленно двинулись по шлюзу к дальним воротам, которые уже начали уходить под воду. Фёдор крутил головой, осматривая стены вокруг, потерявшие значительную часть высоты. Впервые в жизни он проходил шлюз, так ждал этого момента, но даже в страшном сне не смог бы представить, что окажется здесь ночью.
Вскоре они прошли над верхними утопленными воротами, и как только это случилось, с тем же тяжёлым звуком свет отключился. Впереди ждала широкая вода Иваньковского водохранилища, и направо по Волге можно было добраться до Твери, из которой давно не было никаких вестей, а за левым поворотом, метрах в пятистах от Ленина начинался вход в канал. Фёдор обернулся, желая узнать, не посветят ли им на прощание из окошка диспетчерской, но ничего разглядеть не смог. Первый, самый безопасный шлюз их путешествия только что остался позади.
Глава 4
Страж канала
1
Когда в стороне, над дамбой, скрытой разросшимся ивняком, полоснуло светом, Хардов и его маленькая группа находились уже минутах в десяти ходьбы от памятника.
«Ну вот, они вошли в шлюз, — подумал гид, останавливаясь, — можно не спешить и позволить старику передохнуть».
Некоторое время назад он послал ворона проследить, не шпионит ли кто за ними. С тех пор Мунир возвращался несколько раз, но был совершенно спокоен. Хардову удалось воспользоваться этим ежегодным ярмарочным балаганом и вывести Щедриных из города незаметно.
Пока всё шло по плану, и Ева пока держалась хорошо.
Гид очень опасался девичьей истерики, но, похоже, приглядеть сейчас стоило за Павлом Прокофьевичем. Хотя всё ещё может измениться там, на берегу, когда они станут прощаться и до них дойдёт, что лодка, возможно, увозит Еву навсегда. Щедрин сам ждал этого момента, он спасал дочь, но когда холод предстоящей разлуки и одиночества окатит сердце, они могут и не выдержать. Это плохо; не стоит питать тени, таящиеся в ночи, страхом и горечью дурных эмоций. Особенно там, на берегу. Но и об этом Хардов им уже говорил.
— Хардов! — шёпотом позвала девушка. — Простите, Хардов, вы слышите?
Гид обернулся: голос Евы вроде бы звучал спокойно. Она подняла капюшон мужского походного плаща, который он дал ей, и лишь бледность лица, различимая даже при лунном свете, выказывала волнение девушки.
— Нет, Ева, я ничего не слышу, — солгал Хардов.
— Вот именно, — она кивнула, — всё стихло.
Это правда. Только Хардов чувствовал это уже давно. Когда они только покидали Дубну, ночь была полна жизни.
В кронах деревьев галдели птицы, лёгкий ветерок дул над густыми травами, в которых стрекотали насекомые, на ветвях сосны довольно шумно возились белки, где-то проухала сова, а раз дорогу им перебежал не одичавший кролик, а самый настоящий заяц-русак. Мелкое лесное зверьё оказалось приспособленным к жизни в замкнутом мире канала намного лучше людей. Его не беспокоили ночные кошмары, оно не ждало с ужасом «сезона сновидений», не забивало себе голову страшными байками и с каким-то гибельным наслаждением смакуемыми небылицами.
Утрированно, до безнадёжности пугающими, нарочито нереальными историями, которые даже не оставляли возможности для попытки взглянуть правде в глаза. Тихон считал всё это проявлением посттравматического синдрома. Наверное, так оно и было. Только Тихон полагал, что со временем всё должно утрястись. Хардов не разделял даже этого осторожного оптимизма, иногда с нарочитым юмором называя их чем-то вроде стойких оловянных солдатиков из милой, пронзительной и давно утерянной сказки.
В любом случае мелкое лесное зверьё да и вся дикая природа чувствовали себя вольготней. И дикую природу не тревожил туман. Если только он сам не был её частью и порождением. Да, в этом разваливающемся мире мелкое лесное зверьё чувствовало себя вольготней людей. Но сейчас, по мере приближения к каналу, все эти деловитые звуки смолкли. Как стих и ветерок над низкими травами.
В ночи вокруг чувствовалось лишь повисшее и всё более нарастающее напряжение. Это имела в виду Ева, когда позвала Хардова? Древний инстинкт посоветовал сегодня дикой природе держаться от канала подальше.
— Понимаешь, Ева… — осторожно начал Хардов, пытаясь подыскать подходящие слова, чтобы успокоить девушку, — эта дорога от Дубны к памятнику Ленина, дорога Молодожёнов, её иногда ещё называют…
— Дорогой призраков, — сказала Ева. — Да, я знаю.
— Верно, — кивнул Хардов и понял, что уже давно отвык от общения с молоденькими девушками. — Я к тому…
Ева теперь его не перебивала, и гид посмотрел на ответвление старой дороги, что вела в сторону дамбы и дальше, к Иваньковскому гидроузлу. Под дамбой дорога ныряла в туннель, а русло канала со шлюзом № 1 было проложено над ним. Хардов вспомнил чёрный мглистый зев туннеля и подумал, что это скверное место. Особенно сегодня. Даже в благоприятные дни люди предпочитали пользоваться лодками, а не туннелем, для переправы на другой берег дамбы, и не только потому, что он притягивал уйму крыс.
Если верить городским слухам, некоторые мальчишки на спор перебегали туннель — что там, всего лишь несколько десятков метров. Если верить тем же слухам, некоторые из бегунов не справлялись со столь короткой дистанцией: они не появлялись с противоположного конца туннеля, но и назад, к месту старта, не возвращались. И возможно, именно сейчас, в эту самую минуту, нанятая Хардовым лодка проходит над туннелем, о котором столько любят посудачить в трактирах Дубны.
— Я к тому, — повторил Хардов, — что тебе не стоит бояться: сегодня на этой дороге мы вряд ли встретим призраков.
Ева помолчала. Когда она начала говорить, Хардову что-то очень не понравилось в её тоне.
— Я боюсь не того, что нам встретится по дороге, — голос Евы сделался глухим, бесцветным, и она смотрела в сторону памятника, — а того, что нас ждёт там. На воде. Там что-то…
— Брось, дочка, — попытался успокоить дочь Щедрин. — У нас очень опытный гид. Лучший из гидов.
— Неужели вы не чувствуете? — Девушка покачала головой. — Это вокруг… Его словно становится всё больше. Оно растёт…