«Напряжение?» — подумал Хардов. Вслух он сказал:
— Ева, есть такие дни… Я не думаю, что нам что-либо угрожает физически. По крайней мере, я к этому хорошо подготовился. Но существуют дни не самые благоприятные, чтобы уходить в плавание по каналу. Но они такие же и для наших… — Хардов кивнул, ему показалось, что он отыскал смягчающее слово, — для наших недоброжелателей. Там сейчас нет охраны. Люди остерегаются выходить на канал в такие дни. Идём, Ева, лодка скоро будет на месте.
— Хорошо, идёмте, — согласилась Ева. — У нас действительно нет другого выхода. Но я хочу, чтобы вы знали, я не обольщаюсь насчёт людей. Ну, про охрану там, и всё такое… Недоброжелатели — всё так. Только иногда люди — меньшее зло.
— Что ты имеешь в виду, дочка? — сипло спросил Щедрин.
Хардов смотрел на девушку, плотно сжав губы: в общем, чего уж тут скрывать, эта тишина вокруг и ему действовала на нервы.
— Я не знаю, что там, — наконец сказала Ева и снова неуверенно кивнула в сторону памятника, — но оно как бы… пока далеко. Не знаю… Но с каждым нашим крохотным шагом оно приближается намного быстрее.
«Ну, конечно, ведь мы туда идём», — хотел было возразить Хардов. Однако Ева не оставила ему такой возможности.
— Приближается — не совсем точное слово, — сказала девушка. — Оно там есть. Ну, да, становится ближе. Словно чует нас. Будто мы притягиваем его.
— Пробуждается? — вдруг спросил Щедрин.
— Может быть. — Ева удивлённо уставилась на отца. Он, как и большинство учёных, законченный агностик, всегда твердил ей, что все феномены канала скорее психологического свойства. — Да, наверное.
«Оно никогда не спит», — подумал Хардов. Он прекрасно знал, о чем пыталась сказать девушка.
— Но оно идёт. Из какого-то… очень плохого места. Но, наверное, немного времени у нас всё же есть.
«Не совсем так, — мрачно усмехнулся про себя Хардов. — Оно там везде. И всегда было. Там всё буквально пропитано им. Дело действительно намного сквернее, чем виделось в начале».
— Хардов, простите, пожалуйста, старика, я понимаю, что это может показаться смешным, но… — Голос Щедрина стал словно безжизненным, когда он закончил фразу. — Это то, о чём принято говорить «Второй»?
Хардов помолчал. Затем сложил руки и хрустнул пальцами. В сгустившейся тишине звук вышел довольно необычным, сухим, неприятным, будто сломали грифельный карандаш.
— Павел Прокофьевич, вы ведь учёный, — мягко улыбнулся гид, — стоит ли прислушиваться к разным байкам?
— Возможно, вы правы, Хардов, — вступилась за отца Ева, — но знаете… Страшный зверь в лесу назывался Бер. Тот, кто заберёт, видимо. Он жил в своём тёмном логове, которое так и звалось — берлога. И древние лесные люди настолько боялись зверя, что предпочитали не произносить его имени, называя его описательно и по-иному — Тот, кто ведает про мёд. Или Медведь.
— Я слышал об этой истории, Ева, — снова улыбнулся Хардов. — Ещё ребёнком.
— Несомненно, — кивнула девушка, и Хардов уловил в её напоре еле сдерживаемый страх. — Но можете ли вы поклясться, что со… «Вторым» дела обстоят иначе?
Напряжение вокруг достигло своего пика, сменяясь какой-то липкой неподвижностью, словно дальше им придётся двигаться сквозь слои ваты.
— Нет, Ева, не могу, — помолчав, наконец произнёс гид несколько сухо. Он не собирался её обижать, однако никаких истерик он не допустит даже в зародыше. — Но я поклялся тебя защищать, Ева, пока не доставлю в пункт назначения. И я сдержу слово, чего бы мне это ни стоило.
В этот момент пронеслась тёплая волна, и в воздухе захлопали крылья. Ворон Мунир снова вернулся, и сковывающее всех тоскливое оцепенение развеялось. Хардов чуть выставил вперёд руку. Ева смотрела, как ворон садится на приподнятый локоть гида, и ей почему-то вдруг подумалось, что Мунир, видимо, вообще довольно весёлое создание. И от этого девушке стало чуть менее страшно.
— Идёмте, — мягко позвал гид. — Не стоит нам красть своё собственное время.
И они пошли к пятну яркого света впереди — перекрестье мощных прожекторов выхватывало из тела ночи громаду каменного исполина, нависшего над берегом. Вход в канал должен был выглядеть торжественно в любое время, и самая большая из созданных когда-либо в мире статуй Ленина стояла здесь, как каменный страж, бдящий у ворот в сокровенный поток, хранивший дорогу, вдоль которой не угасала жизнь. Ева держалась теперь намного лучше, да и Павел Прокофьевич начал успокаиваться. Хардов посмотрел на перекрестье лучей света впереди, и это вечное ощущение обмана, которое всегда приходило к нему на этом месте и за которое когда-нибудь придётся расплачиваться, вновь тупой иголкой кольнуло его сердце. Ленин не был подлинным стражем канала, хотя в Дубне любили этот памятник, да и во всех окрестных поселениях также, вплоть до Дмитрова. Молодожёны со своими замочками и ключами клялись перед ним в вечной любви, вовсе не догадываясь, что каменная статуя давно уже глуха к их надеждам и обещаниям. Возможно, в отличие от того, что когда-то возвышалось на таком же огромном каменном пьедестале, только на другом берегу дамбы перед входом в канал. Хардов поймал себя на этой мысли, и она ему очень не понравилась.
2
— А ты знаешь, что загруз? — вдруг спросил Фёдор.
Капитан пристально взглянул на юношу, затем отрицательно тряхнул головой:
— О подобном спрашивать не принято, Тео. Нам платят не за это, а за доставку. Если наниматель захочет, он сам расскажет. За исключением тех случаев, когда груз опасен сам по себе.
— Какие-нибудь яды? Сатанинские грибы? Латентные мутанты?
— Разное бывает, — уклончиво ответил здоровяк. — Но если груз опасен, команда должна знать.
— А… я хотел ещё спросить, — замялся Фёдор. — Голоса канала — что это? И правда ли, что их слышат лишь в шлюзах?
— Не стоит здесь об этом говорить, — хмуро промолвил здоровяк. — Потом спросишь у него, днём. Когда будем подальше отсюда. Он-то явно лучше расскажет.
— Кто?
— Хардов, — усмехнулся Матвей. — Я думаю, он знает побольше нас всех вместе взятых. Они все молчуны, гиды, но этого ты заинтересовал.
— С чего ты взял?!
— Вижу. Я уже давно хожу капитаном, Тео. И в серые, а бывало, и в чёрные рейсы, и кое-что в людях понимаю. О, сегодня Ленин освещён даже поярче обычного, будь они неладны с их фонарями.
Памятник выплыл из-за изгиба берега по левому борту, величественный, как и всё связанное с каналом, прекрасно сохранившийся, возможно, последний памятник в мире такого размера, на который не жалели электричества. А может, и нет. Ведь ещё мальчишкой в Дубне Фёдор слышал странные рассказы о том, что жизнь сохранилась где-то и за пределами канала. Возможно. Где-то. Нужно лишь отыскать способ пройти сквозь туман. Фёдор тогда мечтал, что он обязательно сделает это. Отыщет путь, как червь, прогрызёт стенки тумана и принесёт спасение, найдёт эти новые миры, островки жизни, отрезанные хищной мглой. Мечтал, — и юноша чуть печально улыбнулся, — вместе с Вероникой. Что случилось с ней? Куда делась та девочка? «Она просто выросла», — тихо шепнул ему в ночи тот самый насмешливый голос. Он не издевался и не глумился, просто предпочитал звучать отрезвляюще. «И мостик молодожёнов с замочками и ключами от сердец». Но разве не для того он всё это затеял, не для того пустился в путь, чтобы вернуть дорогу к этому мостику, вернуть мечту?
Фёдор смотрел на памятник. Ещё в той же Дубне шутили, что скульптор поработал так, что левой рукой Ленин вроде как чешет попу. Похоже, так оно и было, только сейчас это не выглядело смешным. Убранный светом памятник внушал если не восторженный трепет, то что-то близкое к тому.
— Как красиво! — восхищённо протянул Фёдор. — Никогда не видел его с воды.
— Ну, да, красиво, — непонятно буркнул Кальян. — А вот и Хардов. Похоже, с ним ещё кто-то. Давай правь к берегу, — бросил он рулевому, — за ступенями можно удобно пришвартоваться. Фёдор, бери канат и приготовься. — А потом голос здоровяка зазвучал глуше: — Я б не задерживался здесь надолго.