— А он только этого и ждёт, — сказал кто-то.
— Но надеется, что ты начнёшь не с головы, — заметил ещё кто-то. — У них, мазохистов, где больнее, там и слаще.
— Обе операции доставят мне удовольствие, мальчики, — усмехнулась женщина, а потом пристально, оценивающе посмотрела на Юрия.
И он увидел, какие у неё синие, отражающее морозное небо глаза и длинные трепетные ресницы, и приливное тепло в низу живота прошлось новой волной.
— Я Раз-Два-Сникерс, — сказала она. — И если этим твоё любопытство исчерпывается, можешь передать конверт мне.
Юрий сглотнул. И быстро взял себя в руки. Всё же и в Дмитрове, и в «Лас-Вегасе» Новиков-младший считался главным плейбоем. Да и здесь он единственный сын главы полиции, прибыл по личному поручению батюшки.
— Я бы с удовольствием, красавица, — ответил Юрий, — но боюсь, меня попросили лично Шатуну. — Он выдохнул.
И тут же добавил: — Но у меня есть много другого интересного.
— Правда? — Она посмотрела на него с холодным удивлением, но без вызова. — И что же это?
— Мы могли бы обсудить приватно, — попытался с улыбкой посулить Юрий, немножко злясь, что так и не удалось добавить в голос привычной вальяжности — вид женщины-воительницы порядком выбил его из колеи. — Приватно — значит вдвоём.
— Как интересно, — протянула она; смысловая связка «холодное удивление» в её глазах начала резко перевешивать влево. — Мне давно не делали таких щедрых предложений.
Юрий этого не видел.
— Я бы покатал тебя на своей лодке. А она у меня быстрая. — Он наконец-то развеселился. — О-о-о-очень быстрая! Ты даже смогла бы порулить этой штуковиной. — Вальяжность вернулась, и Юрий игриво уточнил: — Я про лодку.
Он даже не обратил внимания на повисшую вокруг тишину. А может, и обратил: привычка исполнять роль главного героя в различных светских зрелищах уже начала играть с ним дурную шутку.
Она молча смотрела на него. Затем сказала:
— Забавно.
— Да, в общем, скучно не будет, — заверил Юрий.
Её глаза сузились.
— Ты, наверное, немножечко того?
— А то! — радостно согласился Юрий.
В мире Новикова-младшего понятия «того», «безбашенный», «отмороженный» и прочие в том же духе котировались за высшую степень похвалы, и дабы закрепить успех, Юрий решил выдать набор своих привычных шуточек:
— Я вскружу тебе голову, женюсь и испорчу тебе жизнь! — Его понесло без тормозов. — Кстати, что это у тебя за имя такое? Почему Раз-Два-Сникерс?
Она посмотрела на носки своих тяжёлых ботинок, подняла голову и наконец улыбнулась:
— Ты правда хочешь знать?
— Очень! Мне кажется, там какой-то сюрприз. Раз-Два… сюрприз.
— Хорошо.
Она сделала к нему шаг, развязно качнув бёдрами. Ещё один. Улыбаясь, подошла вплотную. Юрий почувствовал её запах и нашёл его возбуждающим.
— Ты меня интригуешь, — выдохнул Юрий.
Она вдруг прильнула к его мужественно-небритой щеке, провела по ней языком, и Юрий почувствовал её руку на своей ширинке, нежное поглаживание; она низко шепнула ему на ухо:
— Там правда сюрприз, малыш.
— Уж я чувствую.
Юрий привык, что дмитровские девушки вешались на него гроздьями, и подобный поворот событий его не особо удивил. Вот только и бёдрами она качала так же, как все те кулёмы, да и всё остальное, что, в общем-то, принижало показавшийся таким сексуальным образ женщины-воительницы. Юрий испугался, что вот-вот почувствует подступающую скуку. Хоть опасаться ему следовало совсем другого.
Её пальцы с неожиданной силой сжали его мошонку. У Юрия округлились глаза. Но он всё ещё пытался улыбаться, приняв это за игру. А потом она просто повернула руку, словно заводила часовой механизм. Хриплый всхлип сорвался с губ Юрия — хватка у неё оказалась железной.
— Это «Раз»! — наставительным тоном пояснила она.
— Пусти! — задохнулся Юрий.
Боль раскалённым огненным параличом пронзила всё тело. Он слышал, что подобные штуки могут «выключить»; слышал, что бабы знают про это и пользуются, но сейчас было так больно, что всё когда-то слышанное им просто перестало существовать.
— Пусти, ненормальная! — завизжал Юрий, слёзы выступили у него на глазах.
— А это «Два», — сказала она и повернула руку ещё дальше.
И всё, что Юрий прежде знал о боли, оказалось лишь цветочками, совершенно несущественным, недостоверным. Белое, слепяще-белое и расплавленное, вонзилось иглами в его мозг и сожгло его нутро, мгновенно испарив остатки воли. Осталась только боль, и боль стала им. И откуда-то издалека послышался голос женщины.
— Может, хочешь ещё узнать про «Сникерс»? — с участием поинтересовалась она.
Юрий не мог отвечать; обливаясь слезами, он лишь только слабо прохрипел. Он бы с удовольствием заверил её, что вовсе не интересуется именами, ни странными, ни обычными, и никогда не интересовался, — да не смог. Мозг выключился, отошёл на покой, не оставив прощальной записки. Ничто в нём больше не могло передавать импульсов движения, чувствовать, реагировать. Перед глазами всё плыло, и где-то за пылающим ореолом, что обрамлял белый пульсар в его мозгу, послышался совсем другой голос, которому, ещё не дослушав его до конца, хочется доверять:
— Отпусти его, амазоночка. У него и так нет яиц, оставь ему шанс.
Хватка чуть ослабла. Юрий смог глотнуть воздуха. В белом пульсаре проявились какие-то контуры, словно из него выступила и снова скрылась соляная статуя. Потом Юрий понял, что сквозь преломление собственных слёз смотрит на скульптурную композицию правой башенки шлюзовых ворот. Если б его отпустили, он, наверное, смог бы поведать миру, что сейчас увидел. Потому что его сознание, скорее всего, помутилось; с какой-то наплывшей растянувшейся тоской он подумал: неужели всё это из-за неимоверной боли, сковавшей его пах и кастрировавшей реальное восприятие?
Юрий даже не осознал, что хватка давно ослабла, а картинка так и не изменилась: красноармеец, знакомый дружок с отколотой половиной башки, только что вновь весьма необычно оживил её. Только что, словно мерзкий шелудивый пёс, он совершал фрикции, непристойные движения тазом, и штык его винтовки, улавливающий искорки морозного солнышка, ходил вверх-вниз. А скульптурная колхозница-активистка, склонив голову набок, с интересом за всем этим наблюдала.
— Отпустила б ты его, — мягко попросил тот же величественный голос. — Пожалуйста. Похоже, это сынка моего компаньона.
— Уже, — сказала Раз-Два-Сникерс и весело, почти дружественно взглянула на Новикова-младшего.
— Всё. Всё прошло, — услышал Юрий величественный голос, обращённый теперь только к нему.
И действительно было уже не больно. Всё прошло, куда-то подевалось. Да и скульптурные композиции давно замерли; мысль о том, что они могли двигаться, показалась сейчас просто кощунственной.
Перед Юрием стоял неимоверно большой человек, гигант, каких Новиков-младший прежде никогда не видел. Казалось, что этот человек какого-то другого масштаба и всё окружающее надо просто несколько увеличить. И если б ему вздумалось сложить пальцы руки, на которой красовались массивные перстни, то кулак получился бы не меньше новиковской головы. Вышедшая с ним из леса вооружённая группа была в камуфляже и в шлемах, но его длинные седые волосы свободно падали на плечи, а красиво стареющее лицо оказалось исполнено силы и какой-то зловещей весёлости. В зубах его перекатывалась крошечная спичка.
— Можешь отдать конверт мне, — попросил он.
Смотрел гигант прямо и почти ласково. И в голосе его и в лице присутствовало что-то притягательное, какое-то пугающе-притягательное тепло, которому очень сложно противостоять.
— Давай, — кивнул он просто.
Юрий послушно полез в сумку и, словно загипнотизированный, протянул ему конверт с гербовым сургучом. Высший уровень секретности. Лишь когда гигант небрежно сорвал печать, Юрий опомнился:
— А ты Шатун?
— А ты сомневаешься? — в тон ему ответила женщина.
Юрий предпочёл промолчать. А потом быстро, украдкой, бросил взгляд на скульптурную группу. Красноармеец…