И уж совсем я размяк тогда от внутренних переживаний. Главное, смотрю: безотрадные вокруг окрестности. Дремучая природа и непроходимые леса. А мороз, ровно ногтями, по спине царапает.
Только, замечаю, усмехается в усы стражник Филипп Иванович.
— Что, — говорит, — перепугались, молодой человек. А видите на дороге метелки?
— Вижу, — говорю.
— Так это же не метелки, а елки.
— Конечно, — говорю. — Самые настоящие елки.
— Правильно, — говорит, — угадали. А только под елками видите — волки?
Вскрикнул я, понятно, от страху, сам за шашку ухватился Филиппа Иваныча.
— Доставайте моментально ливорверт! Поскорее, — говорю, — ради Христа!
Засмеялся Филипп Иваныч.
— Ишь, — говорит, — как всполошились! А ведь я это только для ради стишка сочинил. Никаких волков нету в наличности, а есть только русская поэзия и образованность души.
И на самом деле стал я замечать — выражался Филипп Иваныч по большей части стишками. Иной раз уставится в небо и говорит:
— Ага, — говорит, — ага, будет нынче пурга…
И еще про ямщика нашего сочинил произведение. Очень развлекательный человек был Филипп Иванович.
Ввечеру однажды, как приехали мы к почтовой станции, вышел к нам навстречу человек с поразительной личностью.
«Никак китаец, — подумал я. — Потому брови к ушам оттянуты и на месте носа сплошная переносица».
— Удивлены? — спросил Филипп Иваныч. Думаете, шкелет какой или костяк? А есть это просто сибирский остяк.
И по спине хозяина кулаком саданул. Вижу, усмехается кособровый, ручкой показывает нам на дверь — входите, мол, дорогие гости. И конечно, выругался по-трехэтажному.
— Не смущайтесь, — говорит мне Филипп Иваныч. — Это он заместо «здравствуйте» по причине незнания языка. А человек есть очень приятный. И имя ему христианское дадено — Ферапонт.
И как уселись мы за столом в светлице, Филипп Иваныч говорит:
— Ферапонт! Готовь нам пельмени. А наутро чтоб были олени!
Потом достал из кармана бутылочку водки и налил два шкалика.
— Выпьем, — говорит, — за близость пути, и позвольте вас поздравить с тундрой.
— Как? — кричу. — Уже?
Усмехнулся Филипп Иваныч:
— Чтоб уже, так не уже. А можно сказать, как раз на меже. Завтра, Бог даст, переедем границу.
Дух у меня захватило от подобных слов. И хоть шумело в голове изрядно вследствие выпивки, а все-таки сообразил: широту и долготу, значит, проехали и находимся аккурат под градусом.
И вспомнилось мне школьное образование насчет китов. Неужто, думаю, достигли местоположения? А Филипп Иваныч между тем улегся на кушеточке и книжку попросил у хозяина. Почитай, что одна и была эта книжечка во всем доме. Но все-таки с картинками и насчет швейных машин. Как сейчас помню, сочинение господина Зингера. Взглянул на меня Филипп Иваныч и говорит:
— Люблю, — говорит, — почитать перед сном. Иной раз пойдут от этого такие сновидения, что только диву даешься. Нервный, — говорит, — я сделался человек от культуры.
И при этом закрутил в гору усы, а сам на меня поглядывает. Но как был я в расстроенных мыслях, ничего ему не сказал на это, промолчал. А Филипп Иваныч, видимо, обозлился до чрезвычайности. Отвернулся к стенке и вскорости заснул крепкими снами.
Утром же, чуть свет, пробудился я по причине толчка. Смотрю, стоит надо мной Филипп Иваныч уже в одеянии, при шашке и с ливорвертом на боку.
— Вставайте, — говорит, — нечего прохлаждаться. Разлеглись, как моржовое животное. Это вам не гостиница, а этап для каторжных работников.
Вскочил я, понятно, на ноги. Солнце, гляжу, чуть из-за леса выткнулось. А Филипп Иваныч хмурится и все поторапливает:
— Живей, живей!
Оделся я скорым манером и вышел вслед за ним наружу. И хоть солнышко уже поднялось изрядно, однако холод был прямо-таки собачий. Даже в груди теснило и слезы на глаза наворачивались. И вот тут-то увидал я впервые страшных зверюг. Вывел их хозяин наш из сарайчика, стал запрягать в сани. Как посмотрел я на рога их и морды, вскрикнул и ужаснулся.
— Филипп Иваныч! — говорю. — Как вы себе хотите, а я на этих зверюгах не буду кататься. Лучше пешком пройдусь, а только ни за что не сяду.
— Не сядешь? — закричал Филипп Иваныч. — Так я же тебя сам посажу!
И по физиономии меня, аккурат по зубам, ударил. Сплюнул я на снег под кустик, вижу — с кровью зуб передний вывалился. И так мне стало горько и досадно, прямо-таки, скажу, до слез. Тут уж и Филипп Иваныч смутился. Ничего больше не сказал, а только стал голову в башлык укутывать.